Я кивнул. Иллюзий насчет того, что Кайкала сохранила невинность до встречи со мной, я не питал: в конце концов, это она обучила меня искусству телесной любви, в котором я был прискорбно несведущ и которым все еще жаждал овладеть в большей мере. Да и почему она должна была рассказывать мне о своем прошлом? Я о моем не рассказал ничего, вывалив на нее взамен кучу причудливого вранья. Заметив, что настроение мое слегка изменилось, она в одно движение улеглась на меня, отчего я распалился снова.
– Эй-Ко все еще счастлив? – спросила она.
– О да, – быстро ответил я. – Очень счастлив, спасибо тебе.
– Эй-Ко не бросит меня, когда уплывет?
– Ни за что, – пообещал я. – Если придется выбирать, я лучше останусь с тобой на острове.
Такой ответ ей, похоже, не понравился.
– Но я не хочу оставаться на острове, – возразила она. – Я хочу покинуть его.
– И покинешь, – сказал я. – Вместе со мной.
– Когда это будет?
– Скоро, – посулил я. – Наша работа вот-вот закончится, и мы уплывем. Тогда я и возьму тебя с собой.
Это ее удовлетворило, она склонилась ко мне, чтобы поцеловать. Я перекатился вместе с ней по траве и миг спустя уже лежал на ней и снова любил ее, совершенно забыв о мире вокруг, целиком отдаваясь тому, чем мы занимались, наслаждению, которое от нее получал. Почти, во всяком случае, целиком. Поскольку в момент самый что ни на есть неподходящий немного отвлекся на хруст переломившегося где-то рядом сучка. И замер, и огляделся по сторонам.
– Что это было? – спросил я.
– Что? – спросила она и тоже огляделась. – Не останавливайся, Эй-Ко, пожалуйста.
Я помедлил, уверенный, что поблизости есть кто-то еще, кто-то кроется в зарослях, наблюдая за нашей игрой, однако лес уже вернулся к его естественному звучанию, и я потряс головой, решив, что веду себя как последний дурак.
– Неважно, – сказал я и поцеловал ее. – Должно быть, мне померещилось.
Час спустя я выступил из-под струй водопада, к которому отошел, чтобы омыться перед прощанием с Кайкалой. Подходя к ней мокрым, убирающим с глаз волосы, я вдруг засмущался – несмотря на все, что мы с ней проделали, мне стало неловко предстать перед ней нагим.
– Не смотри, – попросил я и прикрылся.
– Почему?
– Я стесняюсь.
– А что это значит? – спросила она, сводя брови; то было слово, никому из туземцев не ведомое.
– Да ничего, – ответил я, натянул штаны и надел через голову рубашку. – Мне пора возвращаться, Кайкала. Я скоро понадоблюсь капитану, и лучше бы не заставлять его ждать.
Она встала, поцеловала меня на прощанье, мои руки скользнули по ее спине к ягодицам, я радостно стиснул их. Разумеется, это снова распалило меня, однако времени на утоление моих желаний уже не было. Если капитан хватится меня и не найдет, я могу пожалеть, что родился на свет, и потому мы простились, договорившись о завтрашней послеполуденной встрече, и я пустился в возвратный путь, и деревья смыкались за моей спиной, скрывая от меня прекрасное тело Кайкалы.
Уже покинув ее в потаенном месте наших свиданий, я с удовлетворенной улыбкой взглянул на землю и увидел в траве отпечатки моих башмаков, направлявшиеся туда, откуда я только что ушел, туда, где мы с Кайкалой предавались любви. И поскучнел, сообразив, что каждый, кто забредет в эти места, может увидеть следы, пойти по ним и найти нас. На будущее, решил я, следует быть осторожнее.
Большим умом я отличался далеко не всегда.
Прошло еще несколько минут, и я резко остановился, побагровев от смущения, гнева и подозрений. И еще раз посмотрел себе под ноги. Я же никогда не отправлялся на свидания с Кайкалой обутым. Только босым.
Эти следы принадлежали не мне.
11
Человек совершает иногда во имя любви странные поступки, и я прошу вас помнить об этом, потому что перехожу к той части моей истории, вспоминать которую мне стыдно, а пересказывать тяжко.
Жизнью островитян правили обычаи, в коих мы, англичане, ничего не смыслили, однако один из них стал у мореплавателей своего рода пунктиком. Я говорю об украшении тела татуировками. Первым, кто разрешил морякам перенять обычай тихоокеанского народа наносить на свою кожу несводимые цветные рисунки, был сам капитан Кук, а произошло это, когда он впервые посетил Океанию на корабле «Решимость», среди членов команды которого числился и молодой Вильям Блай. Говорят, что когда они возвратились в Англию и стали демонстрировать эти свидетельства пережитых ими приключений, многие леди падали в обморок, однако в следующие десять-пятнадцать лет татуировки все в большей и большей мере становились у бывалых моряков привычным знаком отличия. Я видел их в Портсмуте на руках и торсах матросов. Одни были маленькими искусными рисунками, другие – яркими, смелыми и вызывающими; казалось, что они вот-вот оживут и пустятся в пляс.
Первое предложение присоединиться к сообществу татуированных мореходов я услышал от Кайкалы, и случилось это на следующий после только что описанного день, когда мы с ней плавали в нашем личном озере. Придя к заключению, что кто-то подглядывал за нашими любовными играми, я стал более осторожным. Не потому что корабельные правила запрещали нам водиться с туземными девушками, напротив, любовные отношения с ними стали нормой. Просто я был не из тех, кого возбуждает мысль, что он предается своим бойким забавам на глазах у другого человека, и попадись мне этот подглядчик в тот день, я оборвал бы ему уши.
Выбравшись из воды, я побежал вокруг лагуны, чтобы сбросить избыток энергии и обсохнуть, и на бегу заметил, что Кайкала смотрит на меня и смеется. Я замедлил бег, потом и вовсе остановился, обескураженный мыслью, что она потешается над моей наготой, но, когда поинтересовался причиной ее веселья, она просто пожала плечами и сообщила, что у меня невозможно белая кожа.
– Ну так я же белый человек, – сказал я. – Чего же еще ты могла ждать?
– Да, но ты такой белый, – упорствовала она. – Эй-Ко похож на призрака.
Я насупился. Да, верно, покидая больше года назад Портсмут, я, наверное, был бледен и одутловат, однако вряд ли можно было сомневаться в том, что пережитое мной изменило меня к лучшему. Как ни крути, я же повзрослел на год и три месяца, о чем свидетельствовали мое разросшееся тело, осанка, кожа, румянец на щеках, длина моей свистульки и мужская сила. Ну а если говорить о цвете моей кожи, то солнце Отэити сообщило ей довольно приятный – во всяком случае, на мой взгляд, – оттенок коричневой бронзоватости.
– Ну что ты говоришь? – спросил я. – У меня никогда еще не было такого загара.
В ответ она спросила:
– Англичане все такие белые?
– Я не белый, я восхитительно коричневый, – возразил я. – Но, в общем, да, все.