— Ты смущена, Линда? — тихо спросила Мария. Ее лицо опять застыло в улыбке.
Линда молча сидела, прислонившись спиной к стене и уставившись на ковер между ног. В ее глазах появились слезы. Вдруг она подтянула колени, закрыла лицо руками и всхлипнула.
— О да, да, — сказала она. — Мне стыдно! Мне стыдно! — Она плакала.
Никто не говорил и не двигался.
— Тебе нечего стыдиться, — сказала Мария, стала на колени и поползла к Линде.
— Мое тело уродливое, уродливое, уродливое, — рыдала Линда. — Не выношу его.
— А я не думаю, что оно уродливое, — сказал м-р Хоппер, сметая в сторону свой арахис.
— Оно не уродливое, Линда, — сказала Мария, кладя ей руку на плечо.
— Уродливое. Уродливое. Я потаскушка.
— Не глупи. Ты не можешь так думать.
— Не могу? — спросила Линда, поднимая голову и глядя с изумлением.
— Твое тело прекрасно, — добавила Мария.
— Да, я согласна, — сказала Линда, внезапно садясь и снова вытягивая ноги. — Хорошие круглые соски, хорошая крепкая попка, аппетитная п…..Не на что жаловаться. Есть желающие пощупать?
Она застала всех врасплох, когда все, полные сочувствия, подались вперед. И у всех отвисли челюсти, выкатились глаза, все потеряли дар речи.
— Если оно прекрасно, дотронься до него, Мария, — добавила Линда.
— Я пойду добровольцем, — сказал м-р Хоппер.
— Не сейчас, Хэнк, — нежно улыбаясь, сказала Линда. — У Марии пунктик насчет прекрасных гениталий.
Мы все смотрели на Марию. Она поколебалась, а затем, решительно сжав губы, нежно положила руки на плечи Линды, потом на ее грудь. Ее лицо немного расслабилось, она скользнула руками вниз к животу, по лобковым волосам и по бедрам.
— Ты восхитительна, Линда, — сказала она, опять садясь на пятки и улыбаясь с облегчением, почти победно.
— Хочешь мне отсосать? — спросила Линда.
— Нет… нет, спасибо, — ответила Мария, залившись краской.
— Твоя любовь к красоте и всё такое.
— Сейчас не моя очередь? — спросил м-р Хоппер.
— Что ты пытаешься доказать? — набросился Скотт на Линду.
Линда посмотрела на него и похлопала Марию по голому колену.
— Ничего, — сказала она Скотту. — Мне просто хочется прикидываться так, как я прикидываюсь.
— Так ты признаешь, что просто прикидываешься? — спросил он.
— Конечно, — ответила она. Затем села прямо и посмотрела на м-ра Хоппера своими честными голубыми глазами. — Боюсь, что некую часть тебя всё это смущает. Так, Хэнк?
— Да, — сказал он и нервно улыбнулся.
— Но часть тебя получает от этого удовольствие.
Он засмеялся.
— Часть тебя думает, что я бесстыдная сука.
Он поколебался, а потом кивнул.
— А часть тебя думает, что я самая честная из всех, кто здесь собрался.
— Ты чертовски права, — внезапно ответил он.
— Какая из этих частей настоящий ты?
Он нахмурился. Казалось, он сосредоточенно анализирует себя.
— Думаю, настоящий я — та…
— Вот черт, Хэнк. Ты обманываешь.
— Я? Я даже не сказал тебе, какая…
— Но разве одна часть не такая же настоящая, как другая?
— Шлюха софистская! — выпалил я.
— Что с тобой, папочка? — спросила Линда.
— Больная софистская лицемерная потаскушка, коммунистка и нигилистка.
— А ты большое красивое безмозглое ничтожество.
— Пользуясь тем, что хорошенькая, ты совращаешь бедного Хоппера, чтобы ему понравиться. Но настоящий Хоппер знает, кто ты на самом деле: дешевая, невротичная софистская антиамериканская разведенка.
— Одну минуту, — перебил Скотт, наклоняясь ко мне.
— Но я знаю таких, как она, Скотт, — продолжал я. — Она бредит сценой с того времени, как у нее появились первые лобковые волосы, залезает в штаны добропорядочных мужчин с помощью дешевых софистских сексуальных методов из магазина «всё по пятерке» и разрушает жизни стопроцентных американцев. Мы все хорошо ее знаем: не что иное, как анархистка с больным воображением, хиппи и озлобленная софистская стерва.
Рот Линды причудливо изогнулся, на глаза опять навернулись слезы, и в конце концов она разрыдалась, перекатившись на живот и впечатляюще играя мышцами ягодиц в своем горе. Она всё всхлипывала и всхлипывала.
— О, я знаю, знаю, — наконец сказала она между судорожными глотками воздуха. — Я потаскуха, я такая. Вы видели настоящую меня. Возьмите мое тело и делайте что хотите.
— Господи, а дамочка-то чокнутая, — сказал дородный адвокат по налогам.
— А мы не должны утешить ее? — спросил м-р Хоппер.
— Перестань притворяться! — закричал Скотт. — Мы знаем, что на самом деле ты не чувствуешь себя виноватой.
Но Линда, продолжая плакать, натягивала на себя одежду. Одевшись, она свернулась в углу в позе зародыша. В комнате было очень тихо.
— Я знаю таких, — сказал я уверенно. — Горячая, липкая, специалистка по яйцам, одноразовая софистская феминистская подстилка, но нервная, как вибратор.
— Но кто настоящая Линда? — мечтательно сказал м-р Хоппер, не обращаясь ни к кому конкретно.
— Какая разница? — фыркнул я.
— Какая разница? — эхом откликнулась Линда, опять садясь и зевая. Потом она склонилась к м-ру Хопперу.
— Каковы сейчас твои подлинные чувства, Хэнк? — спросила она его.
На мгновение вопрос застал его врасплох; потом он улыбнулся.
— Счастливое замешательство, — громко сказал он.
— А что чувствуешь сейчас ты, Линда? — спросила Мария, но вопрос был встречен шестью или семью стонами членов группы.
Линда бросила на середину ковра пару зеленых кубиков, озорно глянула на каждого из нас по очереди и тихо спросила:
— Есть желающие сыграть в кое-какие игры?
Линда была изумительна. Что было нужно людям в этих группах — так это чтобы кто-нибудь дал себе волю настолько полно, что комплексы разбивались вдребезги. Линда могла раздеваться, симулировать все виды любви, могла впадать в ярость, плакать, могла убедительно спорить — и всё в таком быстром темпе, что вскоре заставляла каждого переживать существование в группе как игру; казалось, ничто не имеет значения. Когда нам удавалось отколоть большинство участников психотерапевтической группы от изначального руководителя и заставить их встречаться только с нами (как случилось в тот уик-энд на Файер-Айленде), они понимали, что у нас правда и честность не имели значения; мы одобряли и хорошее исполнение роли, и плохое, ролевые игры и внеролевые игры, роли отрицательные и роли положительные, правду и ложь.
Когда один человек пытался изображать свою «настоящую» личность и звал других назад в «реальность», мы поощряли наших игроков игнорировать его и упорно продолжать играть свои продиктованные Жребием роли. Когда кто-нибудь, проигрывая какую-то роль, многие годы зажатую внутри него, срывался и плакал, группа сначала собиралась вокруг ревущего, чтобы утешить его, как они привыкли делать в традиционных группах психотерапии. Мы пытались объяснить им, что это худшее, что они могли сделать; плачущего нужно либо игнорировать, либо отвечать ему исключительно в рамках исполняемой роли.
Мы хотели, чтобы они пришли к осознанию, что ни «аморальность», ни «эмоциональные срывы» не заслуживают ни осуждения, ни жалости — кроме тех случаев, когда это диктует Жребий. Мы хотели, чтобы они пришли к пониманию, что в групповой игре со Жребием они свободны от обычных игр, правил и поведенческих стереотипов. Всё подделка. Ничто не реально. Никто — и больше всех мы, руководители — не надежен. Когда человек убеждается, что он живет в лишенном ценностей, нереальном, нестабильном, непоследовательном мире, он получает свободу проявлять абсолютно все свои «я» — как диктует Жребий. В случаях, когда другие члены группы отвечают на чей-то срыв, как это обычно принято, результаты нашей работы сходят на нет: тот, кому сострадают, испытывает испуг и стыд. Он полагает, что «реальный мир» и его общепринятые установки существуют даже в групповой игре со Жребием.
И именно его иллюзии о том, из чего состоит реальный мир, зажимают его. Его «реальность», его «здравый смысл», его «общество»: вот что нужно разрушить.
Всю ту осень мы с Линдой делали всё, что могли.
Вдобавок к нашей работе с различными группами Линда начала работать с X. Дж. Виплом, филантропом, которого я заинтересовал проектом строительства нашего Жребий-Центра в Южной Калифорнии, и вскоре строительство пошло гораздо более быстрыми темпами. Более того — началось переоборудование лагеря для мальчиков в горах Катскилл[142] во второй Центр. Мир готовил себя к Людям Жребия.
62
Естественно, доктор Райнхарт чувствовал себя немного виноватым, оставив жену и детей без малейшего намека на то, когда он вернется, но он проконсультировался со Жребием, и тот посоветовал ему не думать об этом. Затем, через четыре месяца после того, как он ушел из дому, случайная Прихоть выбрала одну из его случайных прихотей и приказала ему вернуться в свою квартиру и попытаться соблазнить жену.