Читать интересную книгу Внутренняя линия - Владимир Свержин

— Не горячись. Честно говоря, с утра я звонил тебе, чтобы сказать, что передаю дело Бопертюи, но потом посидел и решил, что я тоже горячусь. Я тебя знаю. У тебя есть чутье и до сего дня ты меня не подводил. Поэтому слушай внимательно: я даю тебе двадцать четыре часа, в течение которых ты должен либо найти Рафаилова — мне нет дела, мертвым или живым, — либо назвать имя преступника. Если к завтрашнему полудню ты не сможешь дать мне требуемого, я отстраню тебя от дела. Да, кстати, — добавил префект другим тоном, — на свою удачу твой любимый Згурский, похоже, опять куда-то уехал. Его автомобиль обнаружен на стоянке у вокзала. Там с самого утра дежурит пара наших парней, но пока впустую. Так и быть, я распоряжусь снять наблюдение, но помни — только двадцать четыре часа. А теперь говори, что там тебе нужно.

Конец мая 1924

Сон был тяжелый и пустой. Судаков провалился во тьму, едва коснувшись подушки. Сквозь дрему он думал, что впервые за последние дни может спать спокойно, не опасаясь стука в окно или окрика. Но доводы разума казались бессильны — даже не просыпаясь, Судаков постоянно ощупывал рукоять лежащего под головой нагана, будто это оружие и впрямь могло спасти его от грядущих бед. Он хотел увидеть во сне дочь и жену, перенестись к ним, желал бросить все к чертовой матери, вылезти из этого холодного и довольно сырого погреба и отправиться куда подальше от Татьяны Михайловны с ее никому не нужной добротой и обезоруживающей улыбкой. У Судакова было скверно на душе. Он жаждал узнать, добрались ли Варвара с матерью до Харькова, удалось ли им обустроиться по-тихому, не испытывают ли в чем нужды, но выяснить это не было никакой возможности.

Судаков повернулся набок, силясь поплотнее завернуться в латаное ватное одеяло. Холод пробирал до костей.

«Вот же ж связался! — подумал Петр Федорович. — Вот же ж напасть на мою голову!»

Он вспомнил недавнюю размолвку с Татьяной — там, наверху, когда Згурская достала из узелка с вещами старинный семейный альбом. Судаков и сам не понял, с чего вдруг все эти давным-давно умершие генералы, помещики и тайные советники показались ему столь противными.

«Они враги! — попытался убедить себя бывший краском. — Классовые враги! Да нет же…» — отмел этот революционный довод освободившийся из-под дневного контроля мозг. Как-то сама собой выплыла из глубин сознания картина: как восемь лет назад, отбиваясь штыком от наседавших австрияков, он спасал раненого командира роты — молоденького подпоручика.

«Но ведь и то сказать — с самого прибытия в полк этот подпоручик из кожи лез, не зная покоя, чтобы сохранить жизни своих бойцов. Разве он был враг? Почему же враг Згурский? А тем паче — его предки, которые хоть и давно, каждый в свое время, но грудью стояли за Россию так же, как я. И грудь у них была столь же уязвима для вражьего свинца, и за чужие спины они не прятались», — эти пробивавшиеся сквозь сон мысли не давали Судакову окончательно забыться. Он крутился с боку на бок, не находя удобного положения и желанного покоя.

«Глупо как-то все получилось, нелепо. Вроде бы как лучше, по правде. А эвона, куда эта правда завела». — Петр Федорович открыл глаза, пытаясь разглядеть сквозь тьму высокий каменный свод. Ему почудилось, что где-то совсем неподалеку раздался глубокий печальный вздох.

— Что за напасть? — прошептал он, сам не понимая, почему шепчет. — А ну, есть тут кто? Выходи!

Он взвел курок револьвера, с невольной радостью услышал знакомый щелчок и замер снова, пытаясь распознать, где находится чужак. Издали доносился какой-то шорох и странный звук, похожий на журчание воды, скрип и потрескивание.

«Видимо, дом проседает, — хозяйственно подумал Судаков. — Поди, с начала века не ремонтировали. А может, крысы озоруют».

Судаков не любил крыс. Эти умные твари всегда казались ему куда опаснее, чем представлялись на первый взгляд. От деда он слышал рассказы о крысином царе, который, обидевшись, может собрать неисчислимые серые полчища безжалостных зверьков и послать их на обидчика. Тогда никакие стены и никакое оружие не удержат ужасный живой поток.

Передернув от омерзения плечами, Судаков открыл дверцу фонаря и чиркнул спичкой. Огонек взвился на фитиле свечи и причудливо изогнулся под действием тянущегося откуда-то сквозняка. Закрыв фонарь, Петр Федорович поднял его над головой и огляделся. Хвостатых тварей рядом не было.

— Причудится же, — под нос себе пробурчал Судаков. — Эдак и ума лишиться можно.

Он встал на ноги и вышел из «спальни» в коридор.

«Когда рассудить, то может статься, что у подземелья не один выход. Ежели и впрямь из-под крепостного вала ходов много, то вдруг кто чужой здесь шастает?» — Бывшему начальнику милиции вспомнился лесной схрон и живо представилась шайка грабителей, скрывающаяся в подземелье. Что-то словно подтолкнуло его. Он пошел, все больше удаляясь от старой церковной крипты.

«Значки надо какие-то ставить, — подумал он. — А то неровен час заблудиться недолго».

Судаков наклонился и процарапал мушкой нагана стрелку на камне. Примерно на уровне колена: «Если кто, не зная, пройдет, наверняка сюда не посмотрит».

Почему-то эта мысль успокоила Судакова, и он двинулся вперед, держа оружие наизготовку. От знакомого чувства погони ему стало не то чтобы легче, но привычнее. Он ждал, что за каким-нибудь поворотом встретятся домушники, делящие награбленное, или душегубы, прячущие труп богатого нэпмана. Судаков шел все дальше, коридор не кончался. Судаков вновь опускался на колено, рисовал стрелку и опять шел.

Впереди показался завал. Судаков уже собирался повернуть назад, но тут увидел узкий лаз и, протиснувшись, оказался в новой галерее, уходившей довольно резко вниз. «Может быть, под реку? — подумал бывший краском. — А может, ну его все? — мелькнуло в голове у Петра Федоровича. — Что толку так бегать, скрываться? Найти выход отсюда и заявиться на Лубянку, к самому товарищу Дзержинскому. Изложить как есть, без утайки. Оно, конечно, за убийство товарища Гуца и его шофера по головке не погладят. Но хоть с души груз сниму. И снова все станет ясным и понятным. Тут наши, там — враги. Пусть даже и к стенке поставят, черт с ним. Не хотелось бы так глупо от своей пули умирать. Ну да чему быть — того не миновать, все под богом ходим. А то еще и помилуют. Мало ли, где опытные солдаты нужны: дадут в руки винтовку — и вперед, бывший наш товарищ Судаков, смывайте кровью преступление!»

От такой мысли ему стало даже хорошо, почти весело. И тут он увидел первую крысу. Она сидела в сужающейся вглубь нише, должно быть, заваленной некогда бойнице сухого рва, и глядела удивленно, пожалуй, даже недоумевающе.

— А ну пошла! — цыкнул Судаков и притопнул ногой.

Крыса надменно развернулась и удалилась в глубь ниши.

Спустя пару сотен шагов по коридору крысы появились вокруг краскома со всех сторон.

— Твою же мать! — выдохнул Судаков и ринулся обратно.

Он бежал, казалось, слыша за спиной противный истошный писк, боясь остановиться и оглянуться. В каком-то месте ход вдруг раздвоился. Судаков не успел сообразить, как пропустил развилку. Новая дорога вела наверх, и он рванул по ней. Бежал, бежал, бежал… Задыхаясь и не оглядываясь. Галерея поднималась все выше, затем вдруг повернула. Слева и справа Судаков увидел темные проходы, свернул в один, потом в другой. В изнеможении остановился и понял, что преследователей за спиной больше нет.

«Куда ж теперь идти-то?» — подумал он, освещая стены.

Огарок свечи в фонаре обещал продержаться минут пятнадцать-двадцать, не более.

«Вот это влип! Попал, как кур в ощип. — Он залез в карман, вытащил спичечный коробок, тряхнул. — Если присвечивать ими, тоже надолго не хватит. Ничего… Главное — успокоиться и выйти на ту галерею, от которой начал петлять».

Судаков дунул на свечу и закрыл глаза, давая им привыкнуть к отсутствию света.

В детстве, когда похожим образом он однажды заблудился в лесу у Зазнобина озера, ни звонкое «ау», ни попытки отыскать дорогу не помогли. Тогда он посидел на берегу на поваленном дереве — том самом, у которого, как говаривали местные рыбаки, нашли елчаниновского байстрюка; посидел, закрыв глаза, да и побрел наугад — точно за руку его кто вел: выбрел на знакомую опушку.

«Ничего, бог — он и под землей видит, не даст пропасть».

Судаков пошел, привыкая к темноте и ощупывая руками влажные шершавые стены… И вдруг увидел свет — дневной свет.

Петр Федорович устремился туда и чуть не споткнулся о ступеньку. Лестница поднималась наверх двумя пролетами, вырубленными в камне. Наконец Судаков увидел над головой зарешеченное оконце. Он стоял на площадке: слева от него виднелся дверной проем, но, похоже, двери здесь давно уже не было — глухая кирпичная кладка.

Судаков постучал, приложив ухо, чтобы понять, насколько основательна преграда. Звук получился глухой, словно в каменную толщу.