на дороге и уставился вдаль. Он скучал по ней и, конечно, не мог поделиться этим чувством с Агаристой. Если бы его изгнание закончилось естественным образом, можно было бы подумать о том, чтобы перевезти Алию в Афины и поселить на тихой улочке. Ничего необычного в этом не было.
Он перешел с шага на бег – размять уставшие мышцы. Сразу заболела поясница, а колено начало ныть всего через несколько шагов, напоминая о возрасте. Прямо сейчас перевозить Алию в Афины, город, который мог оказаться на пути персов, не стоило. На окраине Коринфа ей будет гораздо безопаснее. Решение отозвалось уколом разочарования, и он решил продумать этот вопрос позже. Сердце – сложная штука.
Настроение снова поднялось, когда Ксантипп подошел к двери и постучал. Незнакомый раб поднялся на верхнюю ступеньку и, нахмурившись, посмотрел на него. Мысль о том, что его приняли здесь за чужака, вызвала прилив гнева.
– Скажи хозяйке, что куриос дома, – резко бросил Ксантипп.
Раб исчез, и через несколько мгновений дверь распахнулась.
Он вернулся с Агаристой ранним утром, они вместе дремали в повозке. Дети вышли встречать отца при свете лампы и стояли плечом к плечу, как группа незнакомцев, пока Конис не подскочил к ним, виляя всем телом и пуская слюни. Ксантипп не думал, что их лица так сильно изменятся. Его дочь Елена выросла, и если раньше не смотрела на него без улыбки и беззаботного смеха, то теперь ее карие глаза изучали его настороженно и недоверчиво. Двое сыновей гладили собаку с более выраженным энтузиазмом, чем пожимали руку отцу. Они позволили себя обнять, но сделали это как бы из сыновнего долга. Ксантипп никогда не чувствовал себя менее уютно, чем в эти мгновения встречи после долгой разлуки.
Солнце садилось, когда он вошел в свой дом – такой знакомый и такой неуловимо чужой. Дверь, выходящую на дорогу, закрыли за ним, как всегда делали на ночь. Конис выбежал, скользя по плиткам и тихонько радостно поскуливая, путаясь в ногах в неуклюжем обожании.
«Человеку нужна собака», – подумал Ксантипп.
В доме зажгли лампы, и их тусклое сияние манило теплом и покоем, всем тем, о чем он мечтал тысячу раз за долгие годы отсутствия. Прошлой ночью он едва заметил это в темноте, но теперь стоял и смотрел с ностальгией. Агариста наверняка ждала, когда он войдет. Но именно сейчас он не мог.
Снаружи донесся мягкий стук копыт по траве, и Ксантипп повернулся, решив обойти дом. Конис трусил рядом.
В мягких серых сумерках он увидел, как Перикл гонит коня на препятствие. Такого высокого прыжка Ксантипп не ожидал. Конь был крупный и сильный, на препятствие шел уверенно и, пролетая над ним, поджал передние ноги. На мгновение они, казалось, повисли в воздухе, а затем конь приземлился сразу на четыре ноги. Перикл потрепал его по шее и развернул на месте.
Елена тоже была там, и Арифрон. Они наблюдали за братом и даже не заметили, когда отец с собакой вышли из тени. Ксантипп долго не был частью их жизни и уже сомневался, что сможет когда-нибудь снова занять это место. Фемистокл отнял у него все, но старая боль давно притупилась, рана зарубцевалась и остыла. Он был дома. Надвигалась война. Ксантипп любил детей, но не так, чтобы любовь эта сжимала сердце. Он любил их так же, как любил Афины. Но отдал бы за них жизнь.
Они спокойно обернулись, когда Ксантипп приблизился к ним. Он заметил, что в их манере держаться проявилась некоторая скованность. Арифрон и Елена сделали шаг друг к другу, как будто хотели встать вместе строем. Перикл наблюдал за ним с коня, не спешиваясь и с едва заметной враждебностью во взгляде.
Ксантипп натянуто улыбнулся. Приближаясь к ним, он испытал простую, естественную радость. Но при встрече с реальностью она свернулась, как скисшее молоко. Они не знали его.
– Помню, Елена, как ты училась ездить верхом, – сказал Ксантипп, – и как прыгала через препятствие на маленьком пони. Да! Перикл стоял вон там, за жердью, и я боялся, что, если у тебя не получится, жердь собьет его с ног.
Мальчики промолчали. Они смотрели на него отстраненно, как могли бы смотреть на любую из подруг матери. Елена же просияла.
– Я помню! – воскликнула она. – Я каталась на Тени. Он был замечательный.
– Не на Тени, – пробурчал Перикл.
Сестра взглянула на него, но продолжила, углубляясь в воспоминания:
– Мы продали Тень, когда Перикл его перерос, и я купила Воина. На самом деле он конь Перикла, но я нравлюсь ему больше.
Она ухмыльнулась, и Ксантипп подумал, как она прекрасна, как полна жизни. Конис завилял хвостом при одном звуке ее голоса.
– Пони звали не Тень, – повторил Перикл. – У него не было имени. И это никакой не Воин. У них нет имен.
– Есть, когда я на них езжу, – возразила Елена, улыбаясь.
Переводя взгляд с одного на другого, Ксантипп понял, что между ними какой-то старый спор.
– Не вижу ничего плохого в том, чтобы давать имена, – мягко сказал он. – Знаете, я назвал свою собаку Конис, потому что он пыльного цвета.
Перикл впился в него взглядом, и Ксантипп увидел, как борются в нем желание ответить и разумная осторожность.
– Мы с вашей матерью и вам троим дали имена, – продолжил Ксантипп. – Ари-фрон означает «великий ум». Ты мой первенец, внучатый племянник Клисфена, который дал нам демократию в Афинах.
Старший сын уже смотрел на него не так сердито.
– А Елена? – спросила дочь.
Ксантипп улыбнулся:
– Твое имя означает «свет», «факел во тьме». Из-за того, как воспрянуло мое сердце, когда я услышал, что твоя мать родила девочку. Я выбрал именно это.
Она пришла в восторг.
Воцарилась тишина. Перикл молчал. Елена переводила взгляд с брата на отца, но потом ей надоело это безмолвное столкновение воли.
– А как насчет Перикла? – спросила она. – Что означает его имя?
– Оно значит «знаменитый», – проворчал Перикл себе под нос, как будто его это раздражало.
– Так и есть, – кивнул Ксантипп. – Вашей матери приснился лев в ночь перед рождением Перикла. Такое видение приходит не часто и не ко многим. Она дала тебе это имя из честолюбия, надеясь, что однажды его узнают все люди.
– А ты, отец? – спросила Елена. – Как ты получил свое имя?
– Моей матери приснился бледный конь, – сказал Ксантипп, пожимая плечами. – Что означал этот сон, я не знаю.
К своему удивлению, он понял, что ему нравится этот разговор, и внутреннее напряжение ослабло. Возможно, так подействовал смех дочери.
«В такие вот моменты