сын останется сиротой.
«Я должен быть сильным, я должен быть настоящим офицером, мне не должно быть страшно, я капитан Хва Лагер, я сделаю всё, что можно и больше, но почему-то мне страшно. Я не знаю, как мне с ним бороться, он сидит внутри меня и подъедает мою веру и преданность отчизне, нельзя, нет, нельзя трусить, нельзя бояться, враг рядом. Я должен его остановить и вернуться домой. Только не дом, не думай о нём, нет нельзя, нельзя, я должен быть сильным! Я буду сильным»!
– Рота! Огонь! – слова сорвались с его губ и глухим криком отозвались меж стен бункера.
Лагер резко нажал на спуск. Очередь свинца мигом скосила незнакомого ему парня или мужчину, следом, из амбразур и траншей гетерцев, а так же из ДОТов, словно снежная буря налетела на стройные ряды противника. Свист и скрежет, залпы фавийских орудий и разрывы их снарядов, всё это перемешалось в один непонятный и ужасный гул. Муринцы в панике прыгали в укрытия, кто за камни, кто в овраги. Один солдат ловко увернулся от пулемётной очереди и на полусогнутых ногах проскакал воль кустарника и будто акробат, юркнул в русло высохшей реки. Нескончаемая стрельба перемолола немало плоти, распаханная снежно-грязная каша покрылась кровавым багрянцем. Сотня, а может и больше, муринцев остались на земле. Но по бункеру практически ни кто не стрелял, лишь редкие очереди раздавались в ответ на свинцовый град из амбразур.
Фавийцы не питали иллюзий, Лагер, сжимавший в потных руках рукоять автомата жадно вглядывался в даль, где-то в лесу зарычали двигателя. Послышался треск раздираемой вековой древесины, повалились со скрипом и скрежетом сосны, что-то двигалось из лесной чащи, это были танки. Тяжёлые муринские танки, что выглядели как некое страшное, угловатое чудище с длинным массивным дулом и округлой башней, они рассержено гудели и пускали облака дизельного дыма. Спустя немного времени их сдавленные, упрятанные в броню, морды показались из лесу. Лагер понял всю бесполезность своих пушек пред этими монстрами, он даже не успел испугаться, как первый танк окутавшись в огненное облако выпустил снаряд. За ним второй и третий. Теперь бункер погрузился в огненный кошмар, стрельба была безостановочной, залп за залпом в амбразуры врывался огонь и смерть, лишь теперь фавийцы поистине поняли, что им противостоят не жалкие варвары с востока, а воины, желающие победить и имеющие к этому все средства.
Пользуясь тем, что фавийцы с трудом могли высунуть нос, под прикрытием танковых орудий в бой, ринулись новые цепи муринских солдат, осторожных и осмотрительных, заняв русло ,они мигом развернули пулемёты и застрочили по врагу. По флангам их зажимал колкий огонь ДОТов, но вскоре их заставили замолчать, Лагер видел, как под прикрытием обстрела к ним подбирались муринцы, закидывали гранатами и выжигали огнём, становилось жутко. Но настоящий страх пришёл к фавийцам, когда на бункер поползло ядовито-синее облако, оно шло медленно как туман, стелясь по самой земле, химустройства, развёрнутые у русла реки пополняли и подгоняли ядовитый газ. Вскоре он проник внутрь. Не все успели одеть противогазы, кто-то просто потерял их или забыл, а газ продолжал стелиться по грязному снегу, по коридорам бункера и спускался вниз, заполнял собою все комнаты подземной его части. Этот газ котивы называли «Летняя свежесть», хотя его аромат не имел ничего общего ни со свежестью, ни с летом, ни с чем-либо подобным. Он имел ярко выраженный токсичный запах, въедался в кожу, вызывая на ней ожоги и язвы. Но страшнее всего было его вдохнуть, почти моментальная смерть в мучениях, кровавая рвота, удушье и конвульсии, уже спустя минуту останавливалось сердце. Почти все раненые и многие гетерцы, коих не снабдили средствами защиты, моментально скончались в мучениях, кругом раздавались крики и стоны, отравленные бойцы, слонялись от стен к стене, кашляя кровью, после чего падали на пол и в судорогах умирали. Никто не мог им уже помочь, не было спасения от «летней свежести».
И вот спустя пару часов, вся линия обороны была перемолота, ДОТы были сожжены, траншеи гетерцев заполнились отравленными солдатами с застывшими предсмертными гримасами на лице, первый и подземные этажи бункера опустели, в них остались лишь мертвецы. На холодном, бетонном полу, от усталости и отчаянья, лежал Лагер, он не мог поверить, что половина его роты уже мертва, практически все гетерцы также сгинули, надышавшись «летней свежести». Он понимал, что вот-вот и котивы ринуться зачищать опустевший бункер и велел разместить на лестничных пролётах пулемёты. Веры в победу не было, связаться со штабом не удалось и уже не удастся, в эфире шумели муринские помехи, что специально глушили связь. Кругом повисла атмосфера обречённости, едкие запахи отравляющих газов, пота и пороха били в нос, в горле стоял комок, хотелось пить, желудок раздирал голод, капитан был ранен в руку, не сильно, лишь осколком зацепило. Спасло его то, что рядом стоял Катароп, он принял своим крепким телом большую часть останков бомбы и теперь лежал в углу в предсмертной агонии, возле него крутилась зеленоглазая санитарка. Лагер подозвал её к себе и, встав на ноги, прижал её залитое слезами и кровью личико к своему плечу. Она рыдала.
– Не трать время на него, он умрёт, не сейчас так через минуту.
– Я, я хотела ему п-помочь, – сквозь вырывающийся плачь, говорила зеленоглазая.
– Тебе пора уносить отсюда ноги, нам не выстоять, рассеяться газ и они придут сюда, перебьют всех без разбора. Ты девушка, прекрасная юная девушка, красивая и глупая, тебе повезло пережить эти часы, ты помогла всем кому смогла, больше помогать некому. Пока враг ждёт, ты можешь пробраться в противогазе через туннель к потайному выходу западного склона холма, вот тебе ключ. Откроешь дверь. Там висит навесной замок, крутанёшь ключ два раза вокруг себя, он раскроется, а дальше беги, беги, куда глаза глядят. Если котивы уже там, сдавайся в плен, не ёрничай, береги жизнь. Если же доберёшься до наших сообщи им, что рота капитана Хва Лагера выполнила свой долг и держалась до последней капли крови и погибла героями. Беги девчонка, хватит реветь.
По грязному лицу, текли слёзы и капали на зеленоватый фавийский мундир, Лагер обнял девушку слабыми руками и прижал её к груди, хотя сам представлял на её месте любимую жену. Он разжал объятия и передал зеленоглазой противогаз, та молча натянула его налицо, затянула крепления на затылке и бросив прощальный взгляд на капитана пошла прочь, сжимая в нежной руке массивный железный ключ. Лагер же смотря на нее, улыбался, думая о том, что