Читать интересную книгу Всегда начеку - Сергей Смирнов

— А зачем вам это, собственно, надо?

Хаависте взял стул, поставил его напротив кресла, в которое посадили пьяницу, опёрся руками о спинку и раздельно произнес:

— Потому что не хочу надолго расставаться с вами. Это моя работа, Угасте.

— А я думал, ваша работа — надолго отправить меня отсюда.

— Ошиблись.

— А не все ли равно, — глаза Угасте стали пустыми. — Она уйдет, куда я с детьми денусь и как я без нее останусь?

Столько боли прозвучало в его словах, что Хаависте не нашелся сразу, что ответить. Вот оно что! И как это ему ни разу не пришло в голову поговорить с женой Угасте? Слухи о ней неважные.

В дверь постучали.

— Я занят. И скажите дежурному: ко мне — никого.

Угасте выпрямился в кресле. На лбу у него появились капельки пота и проступила глубокая складка у переносицы. Он явно силился что-то понять. Хаависте спросил:

— Давно так с женой?

— Третий год.

Третий год жена собирается уйти. Хорошая она или плохая, но теперь, когда он дошел до такого состояния, наверняка уйдет. Да, это невесело.

— С горя, выходит, пьете... И помогает?

Угасте вздрогнул:

— А я подумал, что вы — человек...

— Вы о себе подумайте. Так вам жену не удержать. Конечно, она уйдет. А вам все равно жить и детям жить.

— Ну, добавляйте: с таким отцом.

— Вас отвезут сейчас домой, Угасте. Проспитесь хорошенько — приходите. Подумаем вместе, как быть...

Оставшись один, Хаависте и не вспомнил, что кто-то стучал в дверь. Он неподвижно сидел за столом, не зная, за что взяться. Пьянство, пьянство. Кто с горя, кто с радости, кто рюмку, кто без просыпу. Конечно, не каждый пьяница — преступник, но там, где преступление, там и водка. И в Пыльтсамаа водка? Всех пьяниц перебрали и ничего не нашли. Позвонить в Таллин самому? Пусть пришлют своего человека. Он потянулся к трубке, и тут раздался звонок. Вот и хорошо, вызывать не надо, мелькнула мысль. Но оказалось, что звонит Кальм.

— Пришла женщина, — возбужденно сказал он. — Первого вечером уехала на хутор к родным. Сегодня ей попалась газета. Перед отъездом, часов в семь, заходила на переговорную и видела возле почты Энделя Роотса. Помнишь, боксера? Она его знает. Я послал за ним.

— Сейчас еду.

В кабинете Ляттимяги, когда вошел Хаависте, было тихо. Женщины он не увидел, видимо, уже ушла. Роотс сидел, расстегнув теплое драповое пальто. На столе перед ним лежала меховая шапка. Он беспрерывно шмыгал толстым, вздернутым носом.

— Говорит, что не был у почты, сидел в ресторане, — доложил Кальм.

— Так вы ж проверяли, я знаю, — глазки Роотса забегали. Ему хотелось сразу видеть и Кальма и Хаависте.

— И что же вы там делали? — спросил Хаависте, оглядываясь. Так. Риммеля нет. Пошел в ресторан.

— Как что? Лимонад пил.

— Тоже проверять?

— А как хотите. День новогодний. Все с утра не только лимонад пили.

— А вы Павленкова знали?

— В лицо знал.

— А женщину эту?

— И ее знаю.

— Что ж, она врет?

— Обозналась, наверное. Я говорил...

— А может, вы перед лимонадом так подзаправились, что и не помните?

— Все может быть. — Роотс повернулся к двери, потом тревожно посмотрел на Хаависте. Кальм отметил это про себя и пододвинул Хаависте дело об убийстве Павленкова, открытое на допросе Кууска. В это время вошел Риммель. Это был совсем другой человек, чем несколько часов назад. Куда девались усталость, злые глаза. Роотс привстал, ожидая, что он скажет. Хаависте же предостерегающе приподнял ладонь: молчи. Он пробежал глазами страничку в деле и спросил:

— Скажите, Роотс, какое у вас образование?

— Шесть классов, уже говорил.

— А что ж больше не учились?

— Пусть умные учатся, мне ни к чему.

Хаависте кивнул Риммелю, и тот доложил:

— Уточнили время. Роотс пришел в ресторан чуть после половины восьмого, — к одной официантке сын прибегал в это время, по дороге домой из кино.

— Вот и все, Роотс, — Хаависте встал. — Теперь скажите, какое образование было у Павленкова?

— Не знаю, — голос Роотса звучал растерянно.

— Так почему ж вы его ударили? — быстро задал вопрос Кальм.

Роотс не ответил. Он молчал долго, глаза его перестали бегать. Наконец он сказал:

— Сильно выпивши был, ничего не помню.

Вот так просто все и произошло. Это лопоухое, пьяное ничтожество подошло и мимоходом оборвало нить, которую называют жизнью. И ведь думает сейчас он только о том, что попался. Больше ни о чем...

5

Никого постороннего на допросе не было, и, однако, в тот же день в каждом доме знали, что Павленкова убил Роотс, так, ни за что, просто пьяный был. Взбудоражило это город чуть ли не больше, чем само убийство.

Дня через два до Хаависте дошел слух, что жена Угасте тайком уехала из Йыгева, дочка его бегает чуть ли не босиком, а сын тяжело заболел и вряд ли выживет. Сам Угасте запил. Хаависте приказал доставить его в отдел. Он уже точно знал, что делать. Угасте — лечить, захочет или не захочет, но лечить. Пожалуй, захочет. Сын в больнице. Дочку надо устроить.

Хаависте походил по комнате и остановился у окна. Сияло солнце, ослепительно блестел снег. И хоть с улицы не доносилось ни звука, Хаависте казалось, что он слышит, как хрустит снежок под ногами. Шла какая-то веселая компания. Две девушки забегали вперед и встречали остальных залпами снежков. Пытаясь разглядеть этих девушек, Хаависте резко повернулся — и в груди кольнуло. Он засмеялся. Нет, не из-за боли он вспомнил тогда, в машине, как брали бандитов. Тоскливо на душе было, потому и вспомнил. Вопрос Ольгин вспомнил.

Да, это невесело — заниматься всякой нечистью. Невесело и противно. Смотреть, как радуется молодежь жизни, куда приятнее. И все же от своих слов он не откажется. Сложилось так, как сложилось. И «надо» такое же, каким оно было раньше. Только сейчас он бы еще добавил: «Это — моя жизнь, это — мои горести и радости. Отними у меня Угасте, отними всю нашу милицейскую суету — и нет меня».

Семен Сорин

ГОТОВНОСТЬ НОМЕР ОДИН

Арслан-беку Абдурахманову, жителю дагестанского городка Хасавюрт, давно за восемьдесят. А сколько «за» — он и сам не знает. «Зачем знать? — спрашивает. — Глаза видят, ноги ходят, зубы, слава аллаху и районной поликлинике, хорошие. При чем возраст?»

А жить с каждым годом все интереснее: дома новые вырастают, спутники вокруг Земли кружатся, скоро на Луну джигиты высадятся. Потом, глядишь, и на Марс... Кому как, а Арслан-беку помирать никакого резону. Одно лишь его тревожит: курение. Привык смолоду к табаку — не бросишь. А от него сердце пошаливает, одышка. Лет десять назад перешел с трубки на папиросы, а недавно на сигареты с фильтром. Жаль, не всегда они в магазине бывают.

Не оказалось их и в тот памятный для него (и не только для него) февральский день. Поворчал он на директора магазина, глянул на часы и не спеша зашагал к станции. Скорый Москва — Баку прибывает в 11.20, стоит четыре минуты, ровно столько, чтобы войти в вагон-ресторан и запастись «Новостью» или «Краснопресненскими».

Сыпал мокрый снег, попадал за воротник. Кляня плохую погоду, старик подходил к станции и еще издалека увидел стоящий у перрона пассажирский состав. Что за наваждение! Снова взглянул на часы: так и есть, стоят. «Ай, шайтан! Забыл завести. Прозевать поезд — остаться без курева. Ай, ай, халва с солью».

Бормоча что-то про себя, старик прибавил шагу. Он почти бежал, ноги в сапогах разъезжались на гололеде. На ходу прикидывал, где короче дорога до заслоненной поездом платформы. Обойти с хвоста или с головы? Нет, не успеть. А может, прямо под вагон — и там? И, не долго думая, полез под вагон. Не услышав гудка отправления, не заметив, что состав уже тронулся.

Старший сержант милиции Калсын Мансуров стоял у восьмого вагона, время от времени стряхивая с себя мокрые хлопья снега. Когда поезд тронулся, услышал крик:

— Помогите! Помогите!

Кричала женщина, показывая рукой под вагон.

Мансуров подбежал и увидел, что ящик электрогенератора одного из вагонов сбил старика с ног, опрокинул, поволок между колесами. Человека тащило по бетонным шпалам, швырнуло в сторону, на рельсы. На него уже надвигались задние колеса. Он был обречен.

Есть литературный штамп, к которому прибегают иные журналисты, описывая отважные поступки. Они утверждают, что за миг до подвига перед глазами героя проносится вся его жизнь, встают образы родных и близких и т. п. Мог бы и я приписать Калсыну Мансурову множество воспоминаний, которые предшествовали решающей минуте. Тогда речь пошла бы о привольных Кумыкских степях, где пасутся бесчисленные овечьи отары, о селении Аксай — родине Калсына, о его нелегкой трудовой жизни. Эта жизнь началась тогда, когда только-только окончивший семилетку паренек заменил отца, изувеченного в автомобильной катастрофе. Он стал работать возчиком на подводе, возил хлеб, кукурузу, грузил тяжеленные мешки. Освоил трактор, отслужил срочную службу за лютой полярной параллелью. А потом работа в милиции — опасная, бессонная. Первое оперативное задание: поимка преступника, убившего своего отца. Задержание грабителей, забравшихся в магазин. И многое, многое другое...