Читать интересную книгу Всегда начеку - Сергей Смирнов

Знал Седой, что почем и что по скольку. Всю жизнь по колониям да тюрьмам. Эх, Седой, Седой. Загибаешься ты сейчас на больничной койке под серым зэковским одеялом. Инфаркт у тебя. И вряд ли встанешь. Так и сдохнешь за решеткой. А я ушел. По твоему плану ушел. Тебе он все равно ни к чему. А мне жить. Пожить мне еще охота. Ведь и не жил толком. Детдом, колония, тюрьма...»

— Здесь свободно?

— Садитесь.

Солдат курил сигарету, смотрел в окно, рассматривая отражение лысой головы соседа в вагонном стекле. Дрожали в тонком стакане кровавые степные тюльпаны.

Лысый отложил меню, поднял голову. Солдат взял еще один стакан, налил доверху пива, поставил перед соседом.

— Пейте, — сказал парень. — Пока еще официант раскачается...

— Спасибо, — сказал лысый. — Издалека едешь?

— Чего?

— Едешь издалека? — переспросил лысый.

— Издалека.

— Отслужил?

— Ага.

— Рано что-то. Приказа о демобилизации еще не было.

Солдат курил, молчал. Потом тихо сказал.

— Мать очень больна. Комполка — человек. Досрочно отпустил.

Сосед сочувственно покачал лысой головой.

«Вопросы. Все им надо знать. Кто, откуда, зачем. В душу хотят заглянуть».

Солдат неловко повернулся, опрокинул стакан. Желтое пятно поплыло по скатерти.

«Спокойно, Костя, — сказал он себе. — Не психуй. Ничего у них не выйдет. Мотал ты их всех, пока живешь один... Доедешь до Москвы. Первое, конечно, прибарахлиться. Потом в Химки к Вале. Хата чистая. Для нее я так и остался строителем из почтового ящика. В столице, само собой, никаких дел, никаких старых корешей. Дело надо сделать где-нибудь подальше. В Туле или Брянске. И сделать без свидетелей. Если будут, кончить. Ты теперь ученый. Хорошо бы взять сберкассу. И вся любовь. А там пусть ищут...»

— Ченгельды скоро, — неожиданно сказал лысый.

— Ага, Ченгельды, — сказал солдат.

Больше они не разговаривали.

* * *

Рыскулбек сидел на жестком эмпеэсовском диване и перематывал портянку. Перемотал, сунул ногу в сапог, встал, прошелся. Правый сапог все равно жал. Он опять пожалел, что не успел утром забежать к сапожнику и взять ботинки из починки. Сальменов посмотрел на часы: без четверти десять. Еще восемь часов дежурить. Много в таких сапогах не натопаешь. Сержант поправил фуражку, вышел из зала ожидания на перрон. Пассажиров было немного. Незнакомая женщина с узлами и двумя детьми, механик, который едет за запчастями в Чимкент, да однорукий старик Терентьев. Старик, нахохлившись, сидел на деревянном расписном чемодане с висячим замком.

— Здравствуйте, деда, — сказал Рыскулбек.

— Здорово, сержант. Куревом не богат?

— Богат.

— Ну, давай твоих покурим. Они закурили.

— Далеко собрались? — спросил Сальменов.

— К брату, — сказал Терентьев. — В Астрахань.

— Хороший город Астрахань, — сказал Рыскулбек.

— Хороший, — сказал старик. — Все равно, где умирать.

Сальменов переминался с ноги на ногу, не зная, что сказать. Да и что тут скажешь! Совсем, видно, невмоготу стало старику у дочери — вот и уезжает. Пьет у него зять. Крепко пьет. А ведь всю жизнь прожил здесь старик. Сначала в Арыси, потом в Ченгельды.

...Он вспомнил, как вернулся капитан Терентьев в сорок третьем из-под Курска с пустым рукавом и двумя рядами орденских планок. Так и сидел он потом в офицерском кителе без погон на площади под серой от пыли облезлой акацией. Сидел, чинил обувь. Сапоги солдат, ботинки ремесленников, сандалии пацанов, женские босоножки, которые назывались танкетками.

Зимой сорок четвертого украли у Рыскулбека в очереди хлебные карточки. Он не пошел домой. Не мог он идти домой, где ждали его, пятнадцатилетнего мужчину, главу семьи, мать и еще пятеро братьев и сестер. Он сидел тогда около Терентьева, прижавшись спиной к гладкому стволу акации, и не мог заставить себя пойти домой. Они пошли домой вместе. Терентьев отдал матери свои хлебные карточки. Когда Терентьев уходил, мать упала на колени и хотела поцеловать ему руку. Сильно тогда рассердился Терентьев и ушел, хлопнув дверью.

А через неделю Терентьев узнал, что Саидку Габитова обвесили в хлебном магазине. Схватился он с продавцом Вольским.

— Шкура тыловая! — кричал Терентьев. — Детей наших обвешиваешь. Кровь нашу пьешь!

Дело было в станционном буфете, и Терентьев хотел ударить Вольского пивной кружкой. Вольский ловко увертывался, мягко успокаивал:

— У меня же бронь. И что вы, папаша, расходились? Мы оба на фронте. На трудовом...

Забрали тогда Терентьева в милицию, и он, Рыскулбек, бежал по пыли за милиционером Сыздыковым и просил:

— Отпусти его, пожалуйста. Отпусти. Он же не виноватый.

Но Сыздыков вел Терентьева в отделение, заломив ему за спину единственную руку, и бормотал:

— Уйди, босяк. Не крутись под ногами. А то хуже будет.

Может, тогда и решил Рыскулбек пойти на работу в милицию, чтобы в ней не было таких, как Сыздыков. Может, и тогда. Нет, наверное, все-таки позже. Гораздо позже. Году в пятьдесят шестом, когда он заступился за девушку, на которую напали двое парней...

А вот теперь старик Терентьев одиноко сидит на расписном чемодане с висячим замком и ждет поезда, который увезет его к брату. Даже дочь не пришла проводить старика.

— Ничего, деда, — сказал Рыскулбек Терентьеву. — Переживем. Ничего с нами не будет до самой смерти.

— Не будет, — улыбнулся Терентьев. — Это верно. До самой смерти ничего не будет.

Подошел восемьдесят пятый, скорый, Ташкент — Москва. Пассажиры, как горох, посыпались на перрон. Сальменов взял терентьевский чемодан, дошел до восьмого вагона, остановился, поджидая старика. Он помог Терентьеву погрузиться и устроил его на нижней полке с помощью знакомого проводника Турсункула. Сальменов посидел, покурил с Терентьевым.

— Я, деда, пройдусь по вагонам, — сказал он Терентьеву. — Посмотрю и приду. Вместе до Арыси доедем. Я этот поезд до самой Арыси буду сопровождать.

— Приходи, — сказал Терентьев. — Хоть покурю с земляком.

Рыскулбек шел по вагону и думал, что же сделать для старика, чтобы ему было веселее ехать. Он вернулся назад, зашел в купе к Турсункулу и договорился, что тот будет весь путь поить Терентьева крепким чаем.

— Специально для деда заварку делай, — наказал Сальменов.

— А кто тебе этот дед? — спросил Турсункул.

— Просто человек хороший, — сказал Рыскулбек.

— Для хорошего человека чая не жалко, — сказал Турсункул. — Все сделаю. Не беспокойся.

Восемьдесят пятый набирал скорость. Сальменов поговорил с проводниками, прошел по вагонам из конца в конец поезда, внимательно присматриваясь к сидящим, спящим, пьющим чай. Заглянул в вагон-ресторан. Он был закрыт. Официанты меняли скатерти, залитые пивом. Кажется, все нормально.

Сальменов стоял в тамбуре, собираясь идти к Терентьеву, когда к нему подошел проводник пятого вагона.

— Вас ищу, сержант. Солдат на крыше едет. Я ему говорю: «Слезай. Упадешь, кто отвечать будет?» А он смеется.

— Хорошо, — сказал Рыскулбек. — Я поговорю с ним.

Он докурил сигарету и пошел к хвосту поезда.

— Солдат какой-то на крышу забрался, — сказал он проводнику последнего вагона. — Пойду поговорю с ним. А ты посмотри, если что...

— У нас в поезде народ спокойный едет, — сказал проводник. — Очень спокойный. Но я посмотрю...

Рыскулбек подтянулся на руках и вылез на крышу. Хвостовой вагон здорово мотало.

«Под семьдесят жмет, — определил он. — Никак не меньше».

Весеннее солнце светило ему прямо в глаза, и он не сразу увидел распластанную фигуру солдата далеко впереди.

«Заснет парень и свалится. Надо заставить спуститься», — подумал Рыскулбек.

Он не спеша пошел к солдату, перепрыгивая через промежутки между вагонами.

Парень лежал босой, на расстеленной шинели. Сапоги стояли рядом. Он первым увидел Сальменова, вернее, его голову в милицейской фуражке, которая показалась неожиданно над последним вагоном.

«Так, — сказал он себе. — Надо ждать второго. По-моему, ты влип, Костя, — и ему сразу стало жарко. — Быстро же они след взяли. Кто же продал меня?..»

Он, не вставая, достал из правого кармана шинели тяжелый газетный сверток. Из левого — обоймы. Посмотрел назад. Сзади никого не было.

«Смотри, смелый сержант. Один пошел меня брать. Это уже легче. Один на один всегда легче».

Парень смотрел на человека в милицейской форме, который медленно шел к нему, улыбаясь.

«Ишь разулыбался. С чего бы это? А может, он с добром ко мне?»

Но он сразу отогнал от себя эту мысль.

«Знаю я вашу доброту. Зря, сержант, улыбаешься, — подумал он раздраженно. — Сейчас плакать будешь. Кровью умоешься. А я посмеюсь».

Парень сполз с шинели, прикрывая пистолет телом, чтобы сержант не заметил его раньше времени, устроился поудобнее и прицелился.