Читать интересную книгу Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую - Маргарет Макмиллан

Обстоятельства сложились так, что накануне череды политических кризисов в Европе две великие консервативные державы начали все больше отдаляться друг от друга. И особенно это было заметно на опасных своей нестабильностью Балканах.

Глава 9

О чем они думали? Надежды, страхи и негласные допущения

Граф Гарри Кесслер был сыном знаменитой британской красавицы ирландского происхождения и богатого германского банкира, который получил наследственный титул из рук Вильгельма II. В начале 1930-х гг. прошедший Великую войну граф писал о Европе времен своей юности: «Старая феодальная и все еще по преимуществу аграрная Европа была величественна и космополитична. То был мир прекрасных дам, доблестных государей и династических комбинаций. Но эта Европа образца восемнадцатого века, Европа Священного союза – старела и слабела, умирала. И одновременно с этим вокруг нарождалось нечто новое, молодое и полное энергии. Мы все ощущали некий бодрящий холодок, как будто внутри каждого из нас начиналась весна, – но у одних это вызывало глухую боль, а у других – сильнейшую радость»[610].

Социальное положение Кесслера было уникальным и наилучшим образом подходило для того, чтобы сохранить для потомков надежды и страхи – сам образ мыслей европейцев в годы, предшествовавшие 1914 г. Он родился в 1868 г., достиг зрелости к концу столетия и все еще был полон сил к моменту начала мировой войны. Умер Кесслер в 1937 г., когда на Европу надвигалась следующая великая война. Он учился в английской частной школе, а потом в немецкой гимназии – при этом родня его жила в обеих странах, а также во Франции. Кесслер был германским вельможей и снобом, но приложил немало усилий, чтобы стать выдающимся интеллектуалом и деятелем искусства. Кроме того, он имел гомосексуальные наклонности, но не обделял вниманием и прекрасных женщин – в общем, легко пересекал социальные, политические, сексуальные и национальные границы своего времени. Страницы дневника, который он вел всю жизнь, пестрят упоминаниями о встречах с такими людьми, как Огюст Роден, Пьер Боннар, Гуго Гофмансталь, Вацлав Нижинский, Сергей Дягилев, Айседора Дункан, Джордж Бернард Шоу, Фридрих Ницше, Райнер Мария Рильке или Густав Малер. А время, не занятое посещением театра, балета или художественных студий, он проводил на придворных балах в Берлине или в джентльменских клубах Лондона. Он помогал набросать сюжет и написать либретто оперы Штрауса «Кавалер Розы» – но с тем же успехом он мог обсуждать германо-британские отношения с Теобальдом Бетман-Гольвегом, германским канцлером, который сменил на этом посту Бюлова.

Кесслер, конечно, вращался в весьма специфических кругах, и то, что он видел и слышал, совсем не обязательно должно было отражать настроения европейцев в целом. В те времена не проводилось опросов общественного мнения, и потому наше представление о них в любом случае было бы неполным. Между тем люди, занятие которых состоит в том, чтобы размышлять о проблемах общества или описывать их, часто ощущают всевозможные «подводные течения» раньше остальных. В то предвоенное время мыслители, ученые и деятели искусства все чаще подвергали сомнению бытовавшие тогда представления о действительности и рациональности. То было время экспериментов, и идеи, которые тогда считались «авангардом», позже определили направление развития культуры. Кубизм Пикассо и Жоржа Брака, попытки итальянских конструктивистов (таких, как Джакомо Балла) передать движение, «свободный танец» Айседоры Дункан, глубоко пронизанные эротикой балетные постановки Дягилева и Нижинского, романы Марселя Пруста – все эти культурные явления были по-своему бунтом, восстанием. Многие представители нового поколения считали, что искусство должно не столько оберегать ценности общества, сколько шокировать и освобождать. Густав Климт и его молодые товарищи, которые вместе с ним покинули консервативную Ассоциацию австрийских художников, бросили вызов реализму в живописи. Одной из целей возникшего таким образом «Венского Сецессиона» было проникновение сквозь видимую реальность в мир эмоций и инстинктов[611]. Венский композитор Арнольд Шенберг отбросил принятые тогда в Европе представления о гармонии в музыке и сочинял композиции, тревожащие слух и полные диссонанса. «К счастью, ни одна теория не работает там, внутри, где начинается человек инстинктов»[612].

Прежние социальные институты и ценности подвергались критике, новые подходы и оценки пробивали себе дорогу в жизнь. Мир менялся, и менялся, возможно, слишком быстро – а людям приходилось пытаться как-то объяснить происходящее и придать ему смысл. «О чем они только думали?» – часто спрашиваем мы себя, подразумевая тех европейцев, что отправились на войну в 1914 г. Тот факт, что война – а особенно общеевропейская война – стала возможной в то время, вытекает из более широкого контекста, частью которого являлись идеи, определявшие мировоззрение людей той эпохи. Особенно важны для нас те из них, что принимались автоматически, без обсуждения, – историк Джеймс Джолл называет их «негласными допущениями». Конечно, не все европейцы мыслили и чувствовали одинаково – налицо были огромные различия в зависимости от классовой принадлежности, национальности или региона. Многие люди, подобно родителям писателя Стефана Цвейга, принимали жизнь как она есть и не особенно стремились размышлять о судьбах мира. Обращаясь к предвоенному периоду, мы уже и там можем обнаружить первые признаки зарождающегося современного мира, но также нельзя недооценивать силу и инерцию старых порядков и прежнего образа мысли. В частности, миллионы европейцев тогда проживали в тех же самых деревенских общинах, что и их предки, – и сам их образ жизни во многом оставался таким же. Иерархия и понимание своего места в ней, уважение к власти, вера в Бога – все эти вещи по-прежнему определяли жизненный путь человека. Если бы не распространенность этих ценностей, то было бы поистине очень сложно представить себе, как такое множество людей добровольно встало в 1914 г. под знамена.

В конечном счете решения, которые погрузили Европу в ту войну или не предотвратили ее, были приняты удивительно малым числом лиц, и эти мужчины (мало кто из женщин тогда обладал должным влиянием) являлись в основном представителями высших слоев общества – будь то аристократы-землевладельцы или представители городской плутократии. Даже выходцы из среднего класса – например, братья Камбон – стремились перенимать их ценности и подражать их внешнему облику. Классовая принадлежность элит, военных и гражданских, а равно и связанные с ней надежды и страхи – вот один из ключей к пониманию образа мыслей этих людей. Вторым ключом является понимание особенностей их воспитания и образования, а третьим – тогдашняя обстановка в мире. Убеждения предвоенных европейских руководителей сформировались за двадцать или тридцать лет до решающих событий, но они отлично видели, что общество вокруг них развивается, а в воздухе носятся новые идеи. Поэтому они были вполне способны изменять свои взгляды точно так же, как современные демократические лидеры меняют их применительно к таким вопросам, как, например, однополые браки.

В своих дневниках Кесслер также отразил то, что политики, интеллектуалы и деятели культуры той эпохи чувствовали происходящие с Европой перемены и не всегда одобряли их. Европейских правителей нередко тревожило состояние общества. Установившиеся практики и ценности подвергались опасности – ведь индустриализация и научно-техническая революция породили новые идеалы и оценки, которые распространялись и вызывали брожение по всей Европе. Да, она была тогда средоточием могущества, но также и местом, где накопилось множество проблем. Каждой из великих держав в предвоенные годы довелось пережить серьезные политические кризисы: обострение ирландского вопроса в Великобритании, «дело Дрейфуса» во Франции, борьба кайзера с рейхстагом в Германии, межнациональные конфликты в Австро-Венгрии и практически полноценная революция в России. В войне порой видели средство преодолеть внутренний раскол, и она, вполне возможно, действительно являлась таким средством. В 1914 г. все охваченные войной нации заговорили о «вооруженном народе», о Union Sacrée – священном союзе граждан, для которого ничего не значили классовые, религиозные или этнические различия, – вся нация выступала на войну как единое целое, проникнутое духом общности и самопожертвования.

Кесслер был частью поколения, жившего в эпоху едва ли не самых значительных и резких перемен в истории человечества.

Графу было едва за тридцать, когда в 1900 г. он посетил Парижскую выставку, которую счел «бессвязной, дикой путаницей»[613], – и уже тогда Европа значительно отличалась от самой себя времен его юности. Увеличилось все – численность населения, рынки, города. Наука раскрывала одну загадку за другой. Стало больше фабрик и школ, возросла протяженность железнодорожных путей и телеграфных линий. Люди стали тратить больше денег – и их было на что потратить с появлением кинематографа, автомобилей, велосипедов, телефонов, электричества, одежды и мебели фабричного производства. Корабли стали быстрее, а летом 1900 г. в небо поднялся первый цеппелин. Первый в Европе полет самолета произошел в 1906 г. Казалось, европейцам как нельзя лучше подходит девиз возрожденных Олимпийских игр: «Быстрее, выше, сильнее!»