Во время отступления 2-го корпуса стоявшие по обочинам штабные офицеры, направляли людей к своим частям. Идентификацию затрудняло то, что многие раздали кокарды жителям окрестных селений. Том Вулакомб из Мидлсексского полка делился наблюдениями и собственными смешанными чувствами при отступлении: «Дорога… была кошмарной – повсюду мертвые и раненые лошади, людские тела; столпотворение из лафетов, орудий, карет скорой, повозок, телег, многие без извозчиков, хаотично двигаются и сталкиваются. Я маршировал в тот вечер свежий и полный сил, хотя в бой незадолго до того вступал выжатый, словно лимон. Враг умеет взбодрить».
Корпус Смита-Дорриена отвоевал 12-часовую фору у противника, который не пытался пуститься вдогонку. Анализ потерь полков показывает, что Клюк при Ле-Като лишился вполовину меньше людей, чем Смит-Дорриен: у немцев в плен попали единицы, в отличие от многочисленных оставленных на поле боя британцев. Боевые потери у Клюка за 10-дневный период, охватывающий бои при Монсе и Ле-Като, составили немногим больше 7000. 1-я немецкая армия за весь август признала потерю лишь 2863 человек убитыми и пропавшими и еще 7869 – ранеными. Подобные цифры можно считать незначительными, учитывая, что под началом Клюка воевало 217 384 человека. Однако не меньше прямых потерь его беспокоил список больных, насчитывающий 8000 человек, – в основном стерших ноги до невозможности маршировать. Официальные британские историки в 1920 году доказывали, что немцы намеренно преуменьшали потери, хотя верить этому нет никакого резона. Британские экспедиционные войска храбро выстояли в обеих решающих августовских битвах, однако нанесли гораздо меньший урон противнику, чем предполагали оптимисты тогда и воображали романтики впоследствии.
Немецкие солдаты прониклись в этих двух боях уважениям к британской решимости и стрелковому оружию, но командиры не увидели ничего такого, что должно было бы заставить их содрогнуться. Мольтке выразил удовлетворение исходом битвы при Ле-Като: формирования Клюка продолжали наступать, тесня экспедиционные силы. Британцы выстроили героическую легенду вокруг отдельных подвигов и затушевали неприглядную общую картину. Возможно, у Смита-Дорриена не было иного выхода, кроме как выдержать этот бой. Однако в тот день убранные поля под Ле-Като чуть не стали для него смертельной ловушкой, из которой ему все же удалось выскользнуть – с недооцененной помощью французов.
Ночью 26 августа Хейг послал в штаб верховного командования телеграмму, продиктованную, как предполагал впоследствии официальный историк Эдмондс, угрызениями совести: «Никаких вестей о 2-м корпусе, если не считать грохота орудий со стороны Ле-Като и Бомона. Может ли 1-й корпус чем-то помочь?»{521} Разумеется, уже не мог. Этот день остался позади, унося с собой один из самых недостойных эпизодов в военной карьере Хейга. Эдмондс (с очевидным раздражением) утверждал, что командир 1-го корпуса никогда не поддерживал разговоры о Ле-Като – если не считать высказанного им мнения, что Смиту-Дорриену в принципе не следовало там сражаться. «Думаю, Хейг не слишком гордился августом 1914 года», – констатировал историк{522}. Решимость и профессионализм британских солдат с натяжкой, но компенсировали промахи и недоработки высших офицеров. Главным результатом двух сражений – при Монсе и Ле-Като – стала успешная приостановка войск Клюка: каждый не покрытый немцами за день километр прибавлял Жоффру простор для маневра. Время приобретало особый вес, который Мольтке постепенно начинал ощущать на своих плечах.
7. Отступление
Что-что, а отступать с достоинством британцы умели. Корунна в 1809 году, Кабул в 1842 году, Дюнкерк в 1940 году, а в 1914 году – Монс. В Бельгии и Франции того августа британские экспедиционные войска пожинали плоды государственной политики Асквита, повторявшего ошибку многих британских правительств, на протяжении столетий прибегавших к той же тактике «символического жеста». Министры отправили на Континент до абсурдного крошечную армию, которая тут же ввязалась в сражения между крупнейшими европейскими сухопутными державами. Только благодаря счастливому стечению обстоятельств – большой французской армии и промедлению немцев – британским экспедиционным войскам удалось избежать катастрофы, которая грозила им из-за несообразных размеров и некомпетентности главнокомандующего. Ни в коем случае нельзя забывать, что общий отход французской армии из восточной Франции представлял собой куда более важный (хотя бы в силу масштабов) стратегический маневр, чем отступление британцев из Монса. Солдатам Жоффра дальше к востоку пришлось испытать примерно то же, что и британцам.
В течение 11 дней после Ле-Като на гнетущей жаре, перемежающейся неожиданными грозами, длинные колонны людей, лошадей и повозок тянулись на юг, иногда засыпая на ходу или во время езды. Сержант артиллерии Уильям Эджингтон писал 26 августа: «Дошли до Сен-Кантена под проливным дождем, всех страшно клонит в сон. Пайка нет. <…> Весь личный состав подавлен – не только из-за постоянного отступления, но и из-за полного отсутствия информации; похоже, нас просто гонят назад вслепую»{523}. Некоторые отстающие, не в силах терпеть боль в стертых ногах и бесконечный унылый марш, украдкой ускользали в ближайший лесок или поле, где засыпали блаженным сном, а просыпались уже в немецком плену или погибали от рук немцев. Иногда таких отставших укрывали бельгийцы и французы, некоторых выдавали, других в ряде случаев расстреливали месяцы спустя. Вспыхивали и мелкие бои, когда арьергардные части, отставая, оказывались отрезанными от своих.
Для некоторых британских офицеров и рядовых Ле-Като оказался непосильным испытанием на прочность. Поздним вечером 26 августа Том Бриджес, выведя свой грохочущий копытами драгунский эскадрон на центральную площадь Сен-Кантена, с изумлением обнаружил две-три сотни распростертых на булыжнике изможденных солдат, не реагирующих ни на брань, ни на тычки. Еще большим потрясением оказалось то, что два батальона – Уорвикский и Дублинские стрелки – сложили оружие на вокзале после того, как их командиры подали мэру Сен-Кантена документ о капитуляции, чтобы спасти город от обстрела. Бриджес забрал у французов позорный документ. Но когда он послал курьера сообщить обоим полковникам, что его кавалерия прикроет отход их батальонов, войска отказались двигаться пешком, только на поезде. Тогда Бриджес объявил, что не оставит в городе ни одного живого британского солдата, если в течение 30 минут они не отправятся в путь. Угроза подействовала, солдаты угрюмо поднялись и начали выдвигаться. После этого майор занялся лежащими вповалку на городской площади. «Если бы у меня был оркестр», – подумал он, глядя на спящих беспробудным сном. Тут взгляд майора упал на магазин игрушек, и его осенило. Вооружившись барабаном и дудкой, они с горнистом принялись круг за кругом обходить площадь, наигрывая «The British Grenadiers» и «Tipperary»[19].
Солдаты начали смеяться, затем захлопали. Бриджес заявил, что отведет их обратно в полки. Один за другим они поднимались и строились. Стемнело. Бриджес с трубачом, подгоняя свою пеструю колонну игрой на губной гармошке, повели ее прочь из Сен-Кантена. Некоторые из этих солдат действительно вернулись в строй 2-го корпуса, однако четыре дня спустя 291 человек из Уорвикского полка по-прежнему числился в пропавших без вести и «отставших». Оба провинившихся полковника, командир уорвикцев Джон Элкингтон и командир Дублинских стрелков Артур Мейнуоринг, были разжалованы за попытку сдаться. Приговор отражен в приказе по армии за 14 сентября: «За позорное поведение, недостойное офицера и джентльмена»{524}. Элкингтон, несмотря на свои 49 лет, решил смыть позор поступком, достойным героя книжного романа, и вступил во Французский иностранный легион, где потерял ногу и получил орден Почетного легиона. Позже король Георг V восстановил его в рядах британской армии и даже наградил орденом «За выдающиеся заслуги», однако полковник провел остаток жизни затворником и награды надевать отказывался. В числе молодых офицеров Уорвикского полка был Бернард Монтгомери, который спустя годы в мемуарах ясно дал понять, что он невысокого мнения об Элкингтоне и что при Ле-Като происходила настоящая бойня.
Другой командир батальона, наоборот, отзывался о последствиях сражения с гордостью за свой полк: «Моим глазам предстала неорганизованная на вид масса солдат из всех частей, перепутавшихся между собой. Они отступали без спешки, но и без строя. Паники не было, только неразбериха. [После этого] я заметил уилтширцев, которые маршировали по дороге стройными рядами, хоть сейчас в бой». До Сен-Кантена, расположенного в 30 км к юго-западу от поля битвы, они дошли за ночь на 27 августа. К рассвету 2-й корпус был уже на Сомме, в 55 км от Ле-Като, продемонстрировав, что маршировать британцы умеют не хуже, чем сражаться.