Читать интересную книгу Фонарь на бизань-мачте - Лажесс Марсель

Как-то вечером Фиалка пожаловалась на недомогание. Проснувшись утром, Розелия тщетно искала мать. И никто никогда ее больше не видел. Те, кто любил ее, сразу поняли, что Фиалка решила окончить жизнь в одиночестве, побрела из города и укрылась в какой-нибудь роще, чтобы не заразить смертельной болезнью ни свою дочь, ни своих благодетелей. После того как она исчезла, Фелисите просидела ночь напролет у постели горько рыдавшей Розелии, которая задремала только под утро. И Розелия не забыла проявленного хозяйкой искреннего участия.

Когда наблюдатель на Хмуром Брабанте подал сигнал о подходе «Коломбы», уже миновало два месяца со дня свадьбы Винсенты Бюссон и месяц, как молодожены уехали из колонии. Фелисите теперь относилась к Жану Люшону как к совершенному недоумку, но, предоставленная себе и ничем не занятая, она тем не менее дорожила своим положением обманутой в лучших надеждах девушки и с удовольствием нянчилась со своей тоской. Фелисите под любым предлогом отказывалась от приглашений на светские вечера и часами сидела одна на веранде, положив на колени бездельные руки и глядя вдаль. Ей ни с кем не хотелось общаться, досужее любопытство ее раздражало, и она скрывалась на чердаке, забираясь туда по лестничке с антресолей. Сидя на подоконнике слухового окна, на том самом месте, откуда Фелисите наблюдала бегство эскадры Боскауэна, она любовалась густым лесом мачт стоящих на якоре кораблей и неустанным снованьем баркасов. Слева, на склоне горы, волнообразно струились под ветром травы, и она не могла понять, почему красота и величие расстилавшейся перед нею картины вселяют ей в душу такую печаль. И тогда, спустившись на первый этаж, она затевала большую уборку, чистила мебель, терла паркет, проветривала белье, не желая и слушать упреков Розелии, которая утверждала, что, мол, негоже приличной барышне заниматься такой работой.

С тех пор как Брюни Шамплер и его слуга уехали из колонии, прошло ни много ни мало тринадцать месяцев, и вот они снова переступили порог дома Эрри. Во время их первого пребывания здесь отношения лейтенанта с Фелисите ограничивались простой вежливостью, но теперь она безотчетно обрадовалась его возвращению. Как будто для зарождения между ними взаимной приязни только и требовалось, чтобы она не дала пропылиться его вещам и одежде, которую он оставил в шкафу, да бережно складывать в своей комнате письма, пришедшие лейтенанту за эти месяцы. От нечего делать она иногда рассматривала и даже взвешивала на ладони запечатанные конверты, стараясь представить себе их путь. И еще хотелось ей угадать, не женская ли рука начертала эти послания и не ожидает ли лейтенант содержащихся в них вестей с тревогой и нетерпением. В конце концов ей пришлось сознаться себе, что прежде, когда они жили под одной крышей целых три месяца, личная жизнь гостя ее нисколько не занимала. Да и он, была она вынуждена отметить, держался скромно и ненавязчиво, понимая, как видно, что его приняли в дом без особой охоты.

Он появился восьмого июня к вечеру, вскоре после прибытия, и она вышла встретить его на веранде с пачкой конвертов. Они обменялись рукопожатием, и ее почему-то не удивило, когда лейтенант сказал, что счастлив быть снова дома. Господин Эрри, вернувшись с работы, застал их за оживленной беседой, и на столике перед Брюни Шамплером стоял бокал с пуншем.

Фелисите с живым интересом слушала рассказ лейтенанта об экспедиции на Молукки. Описав все опасности путешествия, не утаил он и радости от успешного завершения дела. Затем перешел к истории про захваченного испанцами царя Хальмахеры, выразившего глубокую благодарность Пуавру, который, использовав весь свой авторитет, добился смягчения его участи. Лейтенант не скрывал своего восхищения личностью Пьера Пуавра, отличавшегося предприимчивостью и редким упорством.

— Корабль наш так потрепало во время штормов, что два офицера и кое-кто из матросов решили его покинуть. Даже и сам капитан хотел с полдороги вернуться на Иль-де-Франс, но Пуавра нельзя было уломать. «Нет, — говорил он, — нет, ни шагу назад, пока на борту есть вода и рис!» Я его поддержал. Не будь он столь непреклонен, мы не имели бы гордого удовольствия передать сегодня Верховному совету добытые нами ценные саженцы.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Письма, все еще не распечатанные, лежали на столике рядом с бокалом пунша.

«Определенно, они не от женщины», — подумала Фелисите.

Когда после ужина все разошлись по комнатам, она услыхала звук щелкнувшего замка и удаляющихся шагов. Она знала, что лейтенант, как все старшие офицеры, имел пропуск, который давал ему право ходить по улицам после отбоя. Однако ей было известно и то, что ночью иные дома превращались в притоны, куда заманивали клиентов девицы легкого поведения. Прежде-то лейтенант не раз и не два приходил домой на рассвете. Заслышав его шаги, она насмешливо улыбалась и, повернувшись на другой бок, засыпала снова. Но в этот вечер, только вообразив себе лейтенанта в одном из таких злачных мест, о коих если и говорят, то намеком, с лукавым подмигиваньем, Фелисите ощутила что-то похожее на дурноту. Она даже мысли не допускала, чтобы другая женщина, молодая, красивая, с обнаженной до неприличия грудью, могла слушать рассказ про Молукки с тем же, что и она, неослабным вниманием и вся находясь во власти этого чудного строгого голоса… Да она просто чувствовала себя обокраденной!

За оградой порта несли караул часовые, и время от времени раздавалась в ночи их громкая перекличка.

Жизнь пошла, как и год назад, уже привычным порядком, но после первого вечера между Фелисите и Брюни Шамплером возникла некоторая неловкость. Из своего путешествия лейтенант привез большие отрезы шелка и кисеи, резные шкатулки, безделушки из черного дерева и слоновой кости, восточные ковры. Все эти сокровища Неутомимый сложил в комнате своего господина.

Фелисите теперь виделась с лейтенантом только за общим столом, когда он обедал дома. Ночью она часами боролась с жестокой бессонницей, а засыпала, едва лишь на мостовой зазвучит его поступь, которую она отличала от всякой другой. Утром ей было трудно подняться с постели, и целый день бродила она как сонная муха, разбитая и скучающая. Она похудела, и господин Эрри уже стал поговаривать, что недурно бы ей сменить обстановку и погостить в «Грейпфрутах».

Однажды утром лейтенант сообщил о своем намерении отлучиться из Порт-Луи денька на три, на четыре. А Неутомимый сказал Розелии, что они едут на Черную речку и с ними охрана из пяти человек.

На рассвете в ближайшую пятницу перед калиткой нетерпеливо забили копытами лошади. Фелисите с распущенными волосами, в пеньюаре из розовой кисеи, наброшенном на ночную рубашку, собирала в столовой для Неутомимого корзинку с едой, чтобы было чем подкрепиться путникам на привале. Потом она распахнула окно. Вставало солнце, над вершиной горы Большой Палец дрожал и струился розовый свет. В ветвях деревьев порхали и щебетали птицы. Сухой и прохладный воздух сулил один из тех зимних дней, когда небо бывает бархатной голубизны. Едва лейтенант явился в столовую, Фелисите разлила по чашкам горячий кофе. Сев напротив друг друга, они принялись молча пить. Со двора доносился плеск фонтана, негромкие голоса рабов. Лейтенант внезапно поставил чашку и в упор посмотрел на Фелисите.

— Вы что же, вовек теперь не утешитесь, да? — холодно спросил он.

Она еле удержалась от слез, но овладела собой и то ли из гордости, то ли польщенная тем, что человек, доселе не проявлявший к ней ни малейшего интереса, сумел ее разгадать, а быть может, даже и оценить, ответила неопределенным жестом, который он принял за знак согласия.

— Вы заслуживаете лучшего, нежели этот салонный шаркун.

Она возразила живо:

— У вас нет ни права, ни каких-либо данных, чтобы вкривь и вкось судить о том, чего вы не знаете.

Он пожал плечами и встал.

— Очень мило, что вы защищаете человека, которого любите, хоть он того и не стоит. Женщины — поразительные создания, честное слово!

Он взял приготовленную корзину и направился к двери, но у порога остановился.