Читать интересную книгу Фонарь на бизань-мачте - Лажесс Марсель

Гилем женился совсем молодым, в двадцать два года. Вечером после свадебной церемонии Фелисите Шамплер, уже вынимая шпильки из пышной своей прически, сказала, как припечатала:

— Теперь я надеюсь только на внуков.

— Ни ты, ни я, мы не из тех людей, что капитулируют, — ответил ей лейтенант.

Потому что он понял: его жена решила уже — и это с первого дня, — что в Белом Замке Жюльетта будет просто еще одной квартиранткой, имеющей право на всяческое уважение, но без какой бы то ни было власти.

Рядом Жюльетта о чем-то болтала с Элен. События, разыгравшиеся со вчерашнего дня вокруг их поместья, лишь тем коснулись ее, что муж уехал в Порт-Луи, где на каждом шагу полно не тех, так других соблазнов. Ей было досадно, что в Белом Замке нарушен привычный порядок, досадно, что посторонние люди с соизволения свекрови обосновались в поместье и распоряжаются тут рабами, досадно, что она стала пленницей в этой зоне сражения. Дальше этого недовольство ее не шло, и к тому же ей неохота было высказывать его вслух. Всю жизнь она находилась в противоречии с обстоятельствами и другими людьми, но никогда ничему не сопротивлялась. Просто считала, что надо это переболеть, пережить.

Детство ее протекало на Золотых песках, где ее дед и бабка некогда получили концессию. Дед вел свой род от младшей ветви семейства Малле, однако добавил к своему фамильному имени название одной из принадлежащих родителям ферм. Обеднев, Жан-Батист Малле де Сулак решил попытать счастья на Иль-де-Франсе, и высокое положение, которое он вскоре занял в колонии, подвигло его водворить в своем доме нечто похожее на дипломатический протокол, отчего его дети, возможно, страдали, зато научились его почитать. Сыновья называли его «сударь» и, став в свою очередь отцами семейств, сочли совершенно естественным поручать своих собственных отпрысков поначалу кормилицам, а потом, с самых ранних лет, гувернанткам. На смену заботам этих последних пришла опека наставников и учительниц. Никакой близости не было между детьми и родителями, которые, хоть и жили долгие годы под одной крышей, обменивались лишь учтивыми обиходными фразами, точно чужие люди.

Гилем и Жюльетта встретились в Шамареле, и дело сладилось очень спокойно. Переход же из одной обстановки в другую был для Жюльетты ошеломляющим. Отныне ей пришлось жить в среде, ничем не напоминавшей суровость отчего дома, в коем прошло ее отрочество, и этим, может быть, объяснялись ее полная ко всему безучастность и безразличие.

«Ну что ж, эта жизнь соответствует их наклонностям и характерам, — подумала госпожа Шамплер, глядя на бледные, утонченные руки невестки. — Да и все мы живем жизнью, которая соответствует нашей натуре. Мы с лейтенантом созданы для борьбы. И тут ничего не поделаешь, — детям жилось так легко, что они с младых ногтей поняли: их дело — лишь пожинать плоды наших с отцом трудов. Вот третье, может быть, поколение…»

Ее ласковым взгляд скользнул по лицам внуков и задержался на Доминике.

«…Похоже, что третье поколение будет на высоте, но опять-таки выбирать мне придется самой».

Чуть позже, в гостиной, разливая по чашечкам кофе, она вдруг поймала себя на мысли: «Что-то должно случиться, что-то такое, что мне поможет действовать наверняка. И то будет знак, благодаря которому я сумею провидеть будущее хоть одного из них. К примеру, однажды Тома, никого не предупредив, отправится в путешествие на пироге в Порт-Луи. Или Жак в одно прекрасное утро решит стать географом и миссионером, или Робер предпримет один экспедицию по следам пропавшего лейтенанта… Какой-нибудь безрассудный, смелый поступок, в котором проявится воля, скажется обещание великого будущего, — вот что необходимо! Смелый поступок, который, быть может, встряхнет заодно и бесчувственных их родителей».

Вокруг нее все шло как обычно. Слышалось звяканье серебряных ложечек, Жюльетта лениво обмахивалась веером. Дети умчались на кухню, где Неутомимый всегда оставлял им несколько леденцов в награду за послушание во время еды. Тристан и Элен затеяли партию в шахматы, Шарль Кетту набивал свою трубку. Эта трубка всегда вызывала восторг у детей. Изображала она куриную лапу, в которой лежало яйцо. Он привез ее из какой-то далекой страны, название которой он, однако, скрывал. Госпожа Шамплер считала нелепой привычку мужчин удаляться куда-то курить после каждой трапезы, оставляя дам скучать в одиночестве, и так часто жаловалась на это, что невестки не смели ей возражать.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Подать вам, бабушка, вашу работу?

Госпожа Шамплер после завтрака посвящала часок-другой вышиванию гладью. «Наилучший способ добиться душевного равновесия, — говорила она, — и привести свои мысли в порядок. Когда я откладываю вышивание, все заботы успели уже утрястись, иные отпали за маловажностью, и решение предстает предо мной совершенно ясно».

Но сейчас госпоже Шамплер не казалось необходимым немедленно сбросить с плеч все свои заботы. Напротив, ее беспокойства образовали над ней прочный свод, перекинувшийся дугой из прошлого в будущее.

Она улыбнулась Доминике и отрицательно покачала головой. В ту минуту послышались шаги на плитах веранды, и Смышленый доложил о приходе контр-адмирала де Серсея.

3

— Вы позволите моей внучке подать вам чашечку кофе? Это мокко, и я знаю на Иль-де-Франсе один только сорт, достойный соперничать с ним: кофе из Шамареля.

— С удовольствием, сударыня, и простите, что я нарушил ваше семейное уединение.

— Не беспокойтесь, — сказала она, — мы все от души желаем быть вам полезны, вы здесь желанный гость.

Пока Доминика наливала кофе, все расселись вокруг контр-адмирала, и госпожа Шамплер искоса наблюдала за ним. «Он собирается нам сказать что-то весьма неприятное, — подумала она. — Не таков этот человек, чтобы зря тратить время на всякие светскости, и сейчас он бы дорого дал, чтобы быть в другом месте».

Но контр-адмирал с любопытством осматривался по сторонам и, встретившись взглядом с хозяйкой, рассыпался в извинениях.

— Так странно видеть подобный дом, где царят тишина и порядок, тогда как в Порт-Луи… вернее, в Северо-Западном порте мы привыкли… сами знаете к чему, — сказал он.

Оговорка контр-адмирала вызвала в памяти те времена, когда революция докатилась до Иль-де-Франса. Колониальная Ассамблея, учрежденная сразу же вслед за сменой режима во Франции, поспешила переменить название Порт-Луи, слишком напоминавшее о Капетингах, и теперь столицу называли по-прежнему, как при начале колонизации, хотя большинство обитателей не считалось с этим декретом, как и с республиканским календарем, который ныне использовался разве что в официальных бумагах.

— Вам, должно быть, известно, что двадцать первого декабря созвали новую Колониальную Ассамблею, — сказала госпожа Шамплер.

— Прошлая причинила нам столько вреда, что я не хотел бы иметь дела с новой, — ответил контр-адмирал. — Но это только мечта.

Он пил свой кофе маленькими глотками. У него было решительное лицо и резковатые жесты. «Сорок пять — сорок шесть лет», — определила госпожа Шамплер.

— Когда вы покинули Иль-де-Франс? — спросил Тристан.

— Я отплыл на Яву в прошлом году, двадцатого мая.

— Помнится, вы были здесь, когда взбунтовались два пехотных батальона, — сказала Доминика.

«У девчонки хватило ума дать понять де Серсею, что мы не так уж несведущи в том, что происходит в столице, как можно было подумать из-за вопроса Тристана», — заметила про себя госпожа Шамплер. И посмотрела на внучку с улыбкой.

— По требованию Ассамблеи мне пришлось тогда в это дело вмешаться и выделить из своей эскадры фрегат «Сену» для усмирения мятежников. Мне заявили, что от моего решения зависит спасение колонии.

Попросив позволения у госпожи Шамплер, контр-адмирал по примеру Кетту зажег свою трубку и сделал две-три затяжки.

— Тот же мотив был выдвинут и тогда, когда испанские капитаны попросили дать им эскорт для их галионов с условием, что они заплатят за это колонии шестьдесят тысяч пиастров. Я дал им «Доблесть» и «Возрожденного» под командованием Вийомеза.