Читать интересную книгу Проситель - Юрий Козлов

Мехмед как бы смотрел на невидимые чаши невидимых весов и не знал, какая из невидимых чаш перевешивает.

Что-то в его взгляде, видимо, насторожило «сына ястреба».

— Вы не армянин, — скорее констатировал, нежели уточнил. он.

— Я турок-лахетинец, — ответил Мехмед, чувствуя биение в рукаве стилета, как будто пульс, покинув руку, переместился, оживив его, в китовый ус.

— Вот как? — приветливо улыбнувшись, президент протянул руку. — На нашем бывшем большом государстве лежит вина перед вашим народом. Соответственно, на нынешнем нашем маленьком государстве — тень той давней вины. Я делаю все от меня зависящее для того, чтобы восстановить историческую справедливость…

«Ну да, — подумал Мехмед, — смыть водохранилищем самую память о народе это верный путь к исторической справедливости».

— Надеюсь, что трагедия прошлого не омрачит наши отношения в настоящем. президент шагнул с фужером к следующему приглашенному.

— Вы не ответили на мой вопрос, господин президент, — вежливо напомнил Мехмед, едва удержавшись от другого вопроса: как звали вашего отца, господин президент? Честно говоря, Мехмед был уверен: отца президента звали не Вальтер. Или Вальтер, но в сталинские (в особенности военные и предвоенные) годы негоже было проживающему на территории СССР отцу носить имя Вальтер, а сыну отчество Вальтерович. Вот «сын ястреба», сын Вальтера (или все-таки не Вальтера?), и не носил.

В любом случае это было легко выяснить.

Но Мехмед почему-то медлил.

Не сомневался Мехмед и в том, что ему не составит труда подобрать подходящего киллера для выполнения этого задания. Смущало только, что ни один киллер не разъяснит президенту его вину, не зачитает приговор. «Киллер палач, но не судья. Один привлеченный специалист, — подумал Мехмед, — рано или поздно разберется с «В» и «Д», которые сидели на трубе. Другой — продырявит в случае «Д» ему голову. И первое, и второе сделают деньги. При чем тогда тут я?»

— Неужели? — остановился президент. — Время на этом приеме движется так медленно, что ваш вопрос как будто остался в другой жизни. — светлые (ожившие) его глаза более не казались стеклянными.

Мехмед вдруг понял, что именно напоминают ему глаза президента. Бегущие по поверхности водохранилища волны, как будто подгоняемые последним закатным лучом. По тому, что президент повернулся к нему сразу всем корпусом, Мехмед догадался, что он в бронежилете. Ударить стилетом точно в шею с одного шага Мехмед уже не мог. Предстояло сделать два шага. Судя по повадкам — шарящим глазам, вертящейся, как на шарнире, голове, — телохранитель президента проходил выучку в Израиле. До недавнего времени (второго подряд убийства их премьера) израильтяне считались хорошими телохранителями. В последнее время, впрочем, лучшими уже считались кубинцы.

«На втором шаге он убьет меня выстрелом в глаз, — с грустью подумал Мехмед. — Неужели все-таки придется препоручить это дело специалистам и деньгам?» У него мелькнула совершенно идиотская мысль, что, быть может, ответ президента на его вопрос вынудит его пощадить президента, так сказать, объявить ему амнистию.

— А я решил, что вы меня поняли, — перешел на грузинский президент. — Не по врожденной злобе грузины резали турок-лахетинцев, а турки-лахетинцы лезгин и наоборот, а потому, что на то была воля верховной власти, империи, принимающей окончательные или промежуточные решения в отношении тех или иных народов. Мы все служили империи, потому что империя давала жизнь и власть. Да, с каждой новой ступенькой в карьере объем власти увеличивался, но лишь в одном направлении — в исполнении решений, принятых свыше. Допуск к власти был пропорционален личной интеграции в плоть и кровь империи. Она же была задумана так, что в ее крови, как в серной кислоте, растворялось все национальное. Это была власть без воли, точнее, власть внутри чужой воли. Впрочем… — президент поиграл в воздухе пальцами, — народы, нивелируясь и теряя отличия, могли бы и дальше существовать в империи, если бы она сама себя раком не поставила поперек экономических законов. Беда СССР заключалась в том, что он уподобил себя целому миру, вознамерился дать ответы на все вопросы. Господь Бог этого не прощает никому. Когда это стало очевидно, империи пришел конец. Да, у меня была власть, когда по моей команде заключенным выдавали исключительно книги классиков марксизма, но это была всего лишь довольно ограниченная власть над отдельными жизнями, но не над сутью вещей. Истинная власть — власть над сутью вещей, которая никому не подвластна. Вы поняли мою мысль?

— Да, — ответил Мехмед, — истинная власть — от Бога. Но это не новая мысль. И потом, разве кому-нибудь доподлинно известно, в чем суть вещей, господин президент?

— Не скажите, — рассмеялся президент. — Раньше я мог всего лишь лишить человека жизни. Сейчас я могу не только лишить его жизни, но и сделать… понизил голос, — миллионером. Деньги, видите ли, оказываются сильнее ненависти, сильнее, — пристально посмотрел на Мехмеда, — жизни и смерти, а иной раз, не сочтите это за кощунство, и сильнее… Господа Бога. Вот почему вы все, точнее, те, кого я выберу, будете на меня работать! Согласитесь, это покруче «Фауста» Гете или конспектирования Энгельса в камере! Приезжайте в Имеретию, не прогадаете! Мне кажется, мы с вами поладим. — небрежно, как пахан в зоне мелкого воришку, потрепав Мехмеда по плечу, «сын ястреба» пошел (полетел?) дальше.

…Еще раз оглядев лики на темной зеркальной фреске, Мехмед подумал, что ему надо выходить из игры (или не входить в игру), замысленной человеком с тревожной фамилией Берендеев. Мехмед не любил участвовать в играх, которые придумывали другие люди. Даже если речь шла о фантастических выигрышах. Мехмед твердо знал, что не для того одни люди затевают игры, чтобы другие выигрывали. К тому же у Мехмеда была своя — с российским премьером — игра. И вторая — с президентом Имеретии.

В которых у него были неплохие шансы сломать шею.

Еще он подумал, что капиталы текут по миру одними им ведомыми путями, дорогами, реками, каналами и т. д. Чем-чем, а звуконепроницаемостью и темнотой эти пути-дороги-реки-каналы и т. д. удивительно напоминали зеркально-металлическую фреску напротив стола.

Знал Мехмед и свойство денег как пробку выталкивать человека в обыденный мир, а то и в мир иной, если тот нарушал некие неписаные, но определенно существующие каноны.

Странным образом, каноны были для всех разные. Одному легко сходило с рук то, за что другого убивали. Один вытворял совершенно дикие вещи, но считался при этом добропорядочным бизнесменом. Другой объявлялся подонком и мошенником за в общем-то совершенно безобидный поступок. Выходило, что каждый, существующий в мире денег, как бы определял (думал, что определял) эти каноны для себя сам, но некая высшая сила как бы утверждала или не утверждала персональный моральный кодекс.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});