Падение Лавора было сигналом для последовательного падения соседних городов, менее сильных; а именно Пюи-Лорана, владетель которого добровольно покинул свой замок и бежал в Тулузу, а, после этого, Рабастена, Галвака, Монтагу, Латгарда, Пюисельза. Сан-Антонина и Сан-Марселя. Вся альбийская страна теперь была приведена к повиновению, благодаря своему епископу, который был помощником Симона и действовал с ним заодно. Теперь Монфор стал явно действовать против графа тулузского, хотя войны еще объявлено не было. Разрушив до основание замок Монжуа, навевавший неприятные воспоминания, Монфор двинулся на город Кассер, находившийся в прямой зависимости от графа тулузского. Раймонд выступил на помощь, но дошел только до Кастельнодарри. Узнав о силах Монфора и не решаясь на столкновение, он зажег этот замок и оставил Кассер на произвол судьбы. Гарнизон капитулировал на условиях свободного отступления и выдачи всех еретиков. Монфор пошел в город для католического увещевание, но оно было отвергнуто и 60 совершенных сожгли с той же превеликой радостью (cum ingen-ti gaudio), каоторая впервые обнаружилась в Лаворе [3_94]. Затем Монфор двинулся на замок Монферран, где сидел брат графа тулузского, Балдуин, человек отважный и смелый, "один стоивший Роландов и Оливье", способный к разнообразной деятельности, но не имевший средств для нее [3_95]. Замок был не из особенно крепких. Но у Монфора уже не было славных соратников; его армия значительно уменьшилась. Такие знаменитые воители, как епископ Парижский, барон Куси, Роберт Куртенэ и другие оставили его. Но у него было еще тысяч до десяти войска; с ним он и подступил к замку. Гарнизон был довольно значителен и Балдуин сумел бы дольше продержаться, если бы только крепость была надежнее. Орудия и машины крестоносцев не испугали рыцарей, которые скоро успели поломать многие из них и разрушить труды неприетеля. Убедившись тогда, что отвагу осажденных можно одолеть только терпением или хитростью, Монфор остановился на последней мысли. Он послал передать Балдуину, что хочет переговорить с ним, и на рыцарское слово просил его приехать в свой лагерь. Балдуин согласился и отправился в ставку Монфора в сопровождении всего лишь одного спутника. Симон принял его почтительно и со всеми знаками уважения. Он начал говорить о храбрости Балдуина и его сподвижников и перешел к тому стесненному положению, в которое его повергает брат, забывший о нем и оставивший его, как на острове, среди войск неприетеля. Он прибавил, что, как рыцарь, сочувствует ему и желает помочь. Он предлагал ему в полное владение замок с окрестной страной, требуя только полного нейтралитета. Он так растрогал Балдуина своим по видимости искренним участием, что тот дал ему слово впредь ни в каком случае ни воевать с ним, ни помогать его врагам. По другому известию, он дал ему обещание помогать во всякое время и против всех [3_98]. Более того: будто очарованный Монфором, он взял на себя труд вновь склонить Раймонда на сторону крестоносцев. Заключив договор с Монфором, Балдуин действительно поехал к брату с монфоровой свитой и пересказал ему обо всем происходившем. Как только Раймонд услышал из уст брата все эти подробности, то пришел в такое негодование, будто потерял все свое государство, - так это его огорчило и изумило. Он сказал Балдуину и его свите, чтобы они убирались с его глаз и прибавил брату, что отныне он его недруг, так как заключил союз с его непримиримыми врагами и, что ужаснее всего, принес клятву в верности тому человеку, который беззаконно начал с ним войну.
Балдуин уехал. Долго после этой сцены никто не смел показываться на глаза Раймонду; так был он страшен и печален. Единственная надежда его, родной брат изменил ему. Но в эту решительную минуту он не отступил. Когда Балдуин постыдно присягал Монфору и из слуги дьявола делался слугою Христовым [3_97], Раймонд взывал к своему народу.
Противники дождались наконец открытого боя. Монфор становился нападающей стороной. Причиной объявления войны графу тулузскому, он называл вмешательство последнего в лаворскую осаду. Говорили, что в городе нашли вспомогательный отряд, посланный тулузским графом [3_98]. Все знали, что Раймонд запретил осажденным давать присягу. Но главный повод заключался в том, что Раймонд был отлучен легатами и что Монфору, с французами и немцами, надлежало "исполнить над ним месть Божью".
Формального вызова и теперь не было. Крестоносцы шли прямо на Тулузу потому, что теперь иначе им некуда было идти.
Всему Лангедоку не могло не казаться, что это движение будет роковым во всей истории альбигойских войн.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ ТОРЖЕСТВО МОНФОРА
Ход альбигойской войны от первой тулузской осады до подчинения Лангедока и Тулузы Симону Монфору
Тулуза давно уже привлекала к себе крестоносцев своим богатством, стратегическим положением, а главное – значением центра провансальской ереси. Столица Лангедока была союзницей альбигойцев. Искоренить ересь было нельзя, не поколебав ее столпа. Можно было разрушить еще сотню замков и городов, но не нанести такого удара ереси, каким была бы одна сдача Тулузы. Это событие стало бы сигналом к сокрушению ереси во всей Европе. Все средневековые протестанты Запада обращали свои взоры к этой царственной общине. Подчинение Тулузы и без этих причин соответствовало замыслам Симона де Монфора – оно делало его повелителем Лангедока. Его французам предстояло здесь окончательно восторжествовать над провансальской расой. Множеству простых крестоносцев взятие Тулузы принесло бы деньги, богатства, удовольствия и спокойный приют. Фанатичным монахам она сулила наслаждения видом костров с еретиками; по их убеждению, лишь пепел самых опасных распространителей нечестивого учения мог дать им спокойствие за будущее католицизма. Легатам взятие Тулузы возвещало окончание их трудов, достойное вознаграждение и долгую славу в той теократической монархии, которая должна была основаться на развалинах блестящего, веселого и свободного царства Раймондов.
Такие мысли воодушевляли армию крестоносцев, когда она шла осаждать Тулузу.
А столицу тогда охватил самый искренний энтузиазм. Религиозные и политические страсти всплыли наружу и смешались между собой. В самом деле, мало кто не понимал, что Монфор столько же, если не более, желает стать государем Тулузы, сколько искоренить ересь. Республиканский интерес мог явно пострадать, если такой честолюбивый и деспотический государь сядет на престол тулузских графов. Никакая из северных и центральных французских общин, которым естественно было сочувствовать тулузской, не пожелала бы видеть в стенах своих Монфора и его рыцарей и не пожелала бы того Тулузе.
За республиканским принципом в столице скрывался религиозный. Призывая сограждан защищать знамя свободы, многочисленная альбигойская партия видела в том спасение своей веры. Она успела уже показать свою силу, изгнав из города католического епископа, явно тяготевшего к крестоносцам.
Фулькон был злым гением Тулузы. Если он не переставал действовать против альбигойцев, то это было, конечно, его долгом, как католического пастыря, но этот некогда веселый трубадур стал фанатиком и другом крестоносцев, когда надел рясу монаха. У него постоянно происходили столкновения с Раймондом, отлученным Церковью, готовившимся к обороне города и теперь явно поддерживавшим еретиков. Понятно, что епископ стал беспокоиться за свою личную безопасность, когда увидел, что альбигойское вероисповедание восторжествовало, что еретики появляются на всех городских должностях, что католичество здесь скоро станут преследовать. Фулькон чувствовал, что он виноват перед городом. На страстной неделе великого поста в 1211 году, в то время когда Монфор стоял еще под Лавором, епископ объявил, что не может приступить к католическому праздничному богослужению в городе, где находится отлученный, заражающий своим присутствием всякое место, на которое ступит. Он просил Раймонда на время Пасхи удалиться за город. Граф прогнал посланного и отвечал, что епископ сам может совершить такую прогулку, и прибавил притом, что еще лучше тот поступит, если навсегда оставит Тулузу. Тогда епископ объявил, что готов перенести все гонения за веру, что готов даже умереть за нее, что безоружный отдастся он палачам Раймонда и мести еретиков...
...И тут же поторопился уехать. Он направился прямо к Монфору и в лагере крестоносцев оказался столь же хорошим воином, сколь счастливым проповедником и дипломатом. По его следам покинуло Тулузу и все католическое духовенство. Согласно одному свидетельству, сам епископ, видя, в какое положение были поставлены в столице его подчиненные, приказал всему духовенству собором выйти из города. Босые, неся святые Дары на головах, длинной вереницей священники и монахи вышли из ворот Тулузы, направляясь под защиту крестоносцев [4_1].