Минуту думаю над его заумью, но ни черта не просекаю.
— Ну и зануда же ты, — изрекаю фразу, которая для любых случаев подходит. И, как говорится, реноме ронять не позволяет.
Далее всё покатилось по известному сценарию. Пока школьники пирожными запихивались, «фантой» запивая, я в другом зале для телевизионщиков, что нас в эфир выпускали, «фуршет» нехилый устроил. Это на центральном телевидении, как понимаю, продюсеры крутыми бабками ворочают, почему их и отстреливают, что куропаток на взлёте, а здесь, на периферии — нищета на нищете. Оттого местные телевизионщики и жрут, что кони. Тем более — за чужой счёт. Ну, вначале они меня сторонились чуток — то ли стеснялись как «крутяка», из чьей миски хлебали, то ли за ляп мой географический не уважая. Но как пошёл дым коромыслом, все правила бонтона к чёрту полетели. Бабы, дикторши да гримёрши, меня всё куда-то умыкнуть пытались, но главный режиссёр эти поползновения вмиг пресёк. Уединились мы втроём — он, я и Сашок — в кабинете и стали по-чёрному водку жрать да рекламу моей персоны на время выборов обсуждать. Так, под водочку, и выцыганил у меня главреж тысчонок сорок баксов, ну а Сашок под это вытребовал три получасовых передачи обо мне. Но не прямого эфира — хватит сегодняшнего «экскремента», — а хорошо поставленных, с режиссурой соответствующей, спектакля о моём житие-бытие. Чтоб, значит, народ своего избранника во всей красе и доблести лицезрел и только за него голосовал. Таким вот Макаром и никак иначе. Вот.
Я эту фигню слушал-слушал, как они умно рассуждают, что без телерекламы мне на выборах ничего не светит, и похихикивать начал, то про себя, то вслух. Но в конце концов скучно мне с ними стало, и я взял да с тоски упился вусмерть. Даже не помню, как меня потом домой транспортировали.
45
Но кантовали при транспортировке, видно, изрядно, поскольку на следующее утро я чувствовал себя что набитый по самую завязку севрским фарфором посудный шкаф, который несколько раз неудачно роняли. Каждое движение отдавалось в черепушке звоном вдребезги разбитой посуды, и эти осколки никак не удавалось в целостную картину сложить.
Сердобольная Алиска мечется вокруг меня, охает, ахает, руками всплёскивает, а мне кажется, что это монстр какой-то многорукий у кровати с небывалой скоростью мельтешит: то компресс мне на голову кладёт, то рассолом огуречным отпаивает. Мычу я этому монстру: «Водки дай!» — но ни фига он меня не понимает, настолько скорости восприятия действительности у нас разные. Мне аханье Алиски щебетом ультразвуковым слышится, словно при запредельной скорости перемотки магнитофонной ленты, а до неё, наверное, слова мои лишь стоном протяжным доходят.
К счастью, Сашок в комнате нарисовался. Увидел он такое дело, но не тривиальным образом меня на ноги поднял, а лечилу вызвал. Тот мне гадость какую-то в вену ввёл, и минут через десять я более-менее в себя пришёл. Хруст осколков в черепушке прекратился, комната раскачиваться перестала, а монстр многорукий, мельтешащий, в Алиску бледную, за меня душой неподдельно страдающую, обратился.
Сажусь я на кровати, ноги дрожащие на пол спускаю.
— Водки, — хриплю желание заветное, — дайте!
— Обойдёшься, — жёстко обрезает Сашок. — Ты сейчас трезвый нужен — съёмочная группа с телевидения приехала, будет клип о тебе снимать.
— Может, назавтра перенесём? — выдыхаю голосом замогильным.
— Нет, — стоит на своём скалой непоколебимой Сашок. — Пробуешь в депутаты пролезть, привыкай к обязательности. А если бы у тебя, к примеру, встреча с членом палаты лордов Великобритании на сегодня назначена была? Тоже назавтра перенёс бы?
— Сейчас вам легче станет, — утешает лечила и Алиске советует: — Кофе крепкий ему организуйте и завтрак лёгкий, без жиров и сладкого. Во избежание.
— Вначале душ! — головой протестующе мотаю.
— Можно и душ, — соглашается лечила.
Села со мной рядом на кровать Алиска, руку мою себе на плечи закинула, за торс обхватила и, подняв, что пёрышко, в ванную комнату потащила. Наша баба, русская, хрен бы какая заграничная со мной так валандалась.
Завела в ванную, под душ усадила, поинтересовалась ласково, сердобольно:
— Боренька, тебе какую водичку пустить — горячую или холодную? А может, тёпленькую сделать?
— Никаких тёпленьких, — бормочу. — Сам еле тёпленький… И ту и другую, но попеременно.
Искупала она меня что дитё малое, побрила аккуратненько, махровой простынёй вытерла насухо.
— Вот теперь, Боренька, ты у меня что огурчик свеженький выглядишь. Можно и по телевизору показывать, — говорит довольно и в гостиную ведёт.
А там уже Пупсик хлопочет, кофе наливает, сухарики поближе пододвигает.
Глянул я на него взглядом тяжёлым: что ж, мол, ты мне не помог? А он телепатически и отвечает: «Сами, Борис Макарович, запретили без вашего на то разрешения в вашу личную жизнь вторгаться».
Хотел я ему возразить: «Какая-такая личная жизнь, когда речь о здоровье моём пошатнувшемся идёт?» — но вовремя передумал. Пусть уж лучше лечила в таких случаях меня на ноги ставит, чем Пупсик опять в психику вторгаться начнёт. Аж передёрнуло всего, как «медовый месяц» с Алисочкой в памяти всплыл.
Выпил я пару чашек кофе и вроде даже соображать что-то начал. И на хрена я, думаю себе, во власть полез? Это же теперь каждое утро с бодуна меня будут наркотиками пичкать, а опохмелиться никто не поднесёт. Скотская, надо понимать, жизнь у политиков, ежели она по утрам с реанимации начинается. Небось, и секс у них на искусственное осеменение заменён…
Выпил я с досады третью чашку кофе и Сашку говорю обречёно:
— Запускай своих киношников…
И началось. Что аггелы они на меня налетели и ну одевать да марафетить: глаза подводить, причёску волосок к волоску укладывать, щёки румянить, даже губы помадить, будто «голубому» какому. Попробовал я от них отбиться — мол, хочу перед своими избирателями в естественном обличье предстать, да куда там! Никто меня и слушать не думает, лишь вскользь кто-то бросает, что все политики такой макияж перед съёмками проходят, чтобы мордам своим значительности да привлекательности придать.
А тут ещё Сашок рядом стоит и на путь истинный наставляет:
— Терпи, раз депутатом стать захотелось. Знаешь, машина есть такая — в своё время на всемирной выставке её демонстрация фурор небывалый произвела? Всем машинам машина! Берут высокопоставленного человека, вкладывают в неё, машина гудит-работает и через некоторое время из себя дерьмо выплёвывает. Или, наоборот, вкладывают в неё дерьмо, погудит-пофырчит машина — когда глядишь, человека полёта высокого, вплоть до президента, из себя извергает. И знаешь, как машина эта называется?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});