— Всё в порядке? — заметив мой взгляд, спросил Вителли. — Тебе не холодно?
Я помотал головой. Экономка забрала мою одежду в стирку; вместо неё в ванной комнате меня ждал банный халат чудовищного размера. В нём я утонул по самые уши, дважды обернув пояс вокруг талии. Мария ушла около часа назад, оставив нас с Вителли наедине, охранников я тоже не видел; в доме стояла мёртвая тишина.
Джино занял глубокое кресло, сложил руки на животе, и затих. Я сел рядом, на диван. Чай остывал, а я всё не мог заставить себя первым начать разговор.
Молчание затянулось.
— Это сложно объяснить, мистер Вителли, — наконец сказал я. — На Спрута я нарвался сам. То, что произошло с ним… объяснимо. Но встреча с Ником… поверьте, мне он был совсем не рад. Он убрался из Чикаго не для того, чтобы благодаря мне снова засветиться. А я даже не знаю, что думать. Ник готов помочь: обратиться к вам было его идеей. Я ничего лишнего не рассказывал, — поспешил уточнить я. — Просто сказал, что вы спасли мне жизнь. Я совсем не хочу подставлять вас, мы справимся сами. Просто… я растерялся, мистер Вителли. Я никогда не был в таком отчаянном положении. Я… я просто не вижу выхода. После встречи со Спрутом… — я дёрнул щекой и невольно провел рукой по разбитым губам и носу, коснувшись пальцами пореза на скуле. — В общем… я не хочу, чтобы это повторилось.
Джино тяжело вздохнул, поменял положение в кресле.
— Тебя вёл Алекс, мой человек, — сказал он, — поэтому у меня нет причин тебе не верить. Алекс следил за тобой от самого ресторана, и видел, как тебя высадили в Хобокене. Пошел следом, увидел, как Спрут тебя взял.
— Человек в костюме! — догадался я. Дьявол! Если бы тогда я послушал его и не убежал, я был бы у Вителли на день раньше. И не встретился бы с Ником.
— Вы велели ему следить за мной?
— Я хотел, чтобы Алекс привёз тебя ко мне, — пожал плечами Джино. — У Спрута больше опыта, и не забывай: он у себя дома. Тебя ждала нечестная игра.
Я не нашёлся, что сказать. Я просто не решался поверить. Все дурные мысли оказались ложью! Джино не отказался от меня. Он не вышвырнул меня из своей жизни, как я подумал вначале. Он хотел помочь, несмотря на приказ. Выходит… ему не всё равно?
— Тебе крепко досталось, бамбино, — внимательно посмотрев на меня, проговорил Джино. — Но это ничего. Теперь уже всё позади.
— Вы так думаете? — с надеждой посмотрел я на итальянца. — Честно?
Вителли помолчал. А затем улыбнулся — так, что глаза превратились в лучащиеся щёлочки — и, протянув руку, потрепал меня по плечу.
— Не переживай, сынок. Я тебя в обиду не дам.
Я перехватил его руку, сжал её двумя ладонями, вкладывая в этот жест всё то, что не мог сказать на английском. Вителли снова подарил мне надежду на жизнь. Благодарность переполняла меня. Здесь и сейчас я готов был на всё ради этого человека.
— Спасибо, — сказал я, потому что не знал, что сказать ещё.
Джино меня понял. Он пожал мне руку, и по-отцовски похлопал меня свободной ладонью по спине.
— Ты голодный?
— В последнее время, — улыбнулся я, — почти всегда.
— Идём, — распорядился Вителли. — Обычно я не ужинаю дома, но Мария частенько оставляет что-то в холодильнике на случай, если мне захочется перекусить перед сном.
Мы расположились на веранде, и я перенёс туда из кухни поднос с двумя чашками чая, печеньем, нарезанной ветчиной и сыром. Джино развернул кресла так, чтобы видеть пруд с разросшимися вокруг деревьями, и какое-то время мы молчали, разглядывая стремительно темнеющее небо. Я чувствовал себя необычайно легко — последняя неловкость прошла ещё там, в гостиной.
— Мы смотрим на восток, — негромко проронил Джино. — Там твой дом?
Я кивнул.
— Никогда не хотел жить в другом месте?
Я неуверенно пожал плечами.
— Смотря где. Америка меня не привлекает.
Джино грустно усмехнулся.
— Да… жаль, что ты не видел Америку такой, какой её увидели наши предки, когда впервые ступили на эту землю. Ещё неиспорченная, ещё свободная. Я застал немного той старой свободы… Да, бамбино, ты слишком поздно родился. Тебе никогда не узнать, какими красивыми были прежние времена.
— И какой же была тогда Америка? — заинтересовался я. Мне и вправду стало любопытно. Кто, как не Вителли, мог рассказать мне о тех временах?
— Неужели тебе действительно хочется послушать воспоминания старика?
— Вы не старый, — сказал я. Мне действительно казалось, что Джино ещё молод. В нем было столько жизни! — И я люблю хорошие воспоминания.
— Хорошие воспоминания все любят, — согласился Вителли. — Знаешь, порой только они и спасают, когда становится особенно тоскливо.
Я отвел взгляд. Только сейчас я понял, насколько одиноким чувствовал себя Вителли, и как сильно он ценил неожиданно обретенного названного сына. Сложив руки на животе, Джино надолго задумался, а когда начал говорить, я уже не вспоминал про чай.
— Родственники моей семьи жили в Чикаго с тысяча девятьсот первого года, — начал рассказ Вителли, доставая из-за пазухи портсигар. — Мы редко получали от них письма, но почти в каждом дядя звал к себе. Родители так и не решились переехать до самой войны. Отец погиб в сорок четвертом, мне как раз должно было исполниться десять. Мать пережила его на девять лет. После её смерти на родине у меня не осталось ничего, кроме двух холмов на местном кладбище.
Письма дяди сделали своё дело: я перебрался в Неаполь. Работал почти полгода в порту, разгружал суда, ешё полгода учился делать неплохие стулья в столярной мастерской, обтачивал шары для боулинга, копил на билет. В пятьдесят пятом я уехал.
— Спустившись на берег, я почувствовал себя героем, — улыбнулся воспоминаниям Джино, — хотя в кармане звенела только мелочь, живот сводило от голода, и кроме собственных рук и силы мне нечего было предложить миру. А Чикаго! О, малыш, он пьянил не хуже вина! Дядя устроил меня на работу в лавке, дал крышу над головой. Мы жили в иммигрантском райончике, кругом говорили на родном языке, дела шли неплохо — на что жаловаться?
Проблемы начались позже. Бернардино Полонья, компаньон дяди, захотел выкупить его долю. Италия у нас в крови, Олег: мы живем в Америке, но все наши привычки, кухня и традиции остаются прежними. Спорные вопросы решали тоже по старинке. Дядя мастерски обращался с лупарой, но это ему не помогло. Лавку закрыли, тетушка вместе с детьми переехала в Детройт. У меня оставался выбор: ехать со всеми, или работать на Полонью. Мне эта затея не нравилась.
В Нью-Йорк я поехал, полный надежд на лучшую жизнь. Английского я почти не знал. Где мне было учить его? В Чикаго, в нашем районе, в доме у дяди — все говорили на итальянском. В лавку заходили, опять же, итальянцы. Всё, что я умел — довольно коряво изъясняться, путаясь в словах до тех пор, пока не заканчивался мой скудный запас знаний. Но мне повезло: грузчику не обязательно хорошо знать язык.