— Наверное, вам, сыновьям римлян, тяжело наблюдать, как миром правят погонщики верблюдов? — сочувственно произнес раввин. Он действительно понимал чувства Уильяма. Несмотря на то что Маймонид всю свою жизнь прожил среди арабов и был вхож в самые высшие круги мусульманской верхушки, он всегда оставался чужаком. Он — еврей, живущий в Иерусалиме в гостях у другого народа, а не как родной сын, вернувшийся возвести шатер в священных рощах отца своего Авраама. Дивясь торжеству мусульманской мощи, глядя на величественный Львиный дворик в Кордове, на возвышающиеся минареты в Каире или на сверкающую золотом мечеть «Купол скалы», возведенную на месте иудейского храма, Маймонид всегда помнил о своем положении придворного иностранца в мире, где правят люди из другого племени. О положении человека иного вероисповедания.
Живя в постоянной тени Пророка, раввин был вынужден признать, что дни былой иудейской мощи и власти канули в Лету. Однажды его народ уже правил этой землей, где он стоял сейчас, — от самого изумрудного моря до сверкающих вод реки Иордан, и даже дальше. Царство Давида и Соломона, будучи блестящим воплощением мощи и славы в древнем мире, было готово соперничать с величайшими персидскими шахами и египетскими фараонами. Но это навсегда осталось в прошлом. Его народ будет до скончания времен скитаться по земле подобно одинокому страннику. Его будут притеснять на христианском западе и презирать, но все же угрюмо терпеть на исламских землях.
Да, Маймонид понимал, каково жить во власти потерянного времени, времени побед и величия. И, несмотря на свою ненависть к франкам, он осознавал, что эта ужасная война развязана из-за унижения и чувства утраты. Гордыня гуще и горячее крови. И в его венах тоже.
— Возможно, наступят времена, когда запад вернет себе былую мощь, а арабы будут сражаться за то, чтобы возродить былую славу, — бесхитростно заявил Уильям, словно ребенок, страстно желающий получить подарок на праздник и в глубине души знающий, что его родители настолько бедны, что вряд ли могут позволить себе подобное расточительство.
Маймонид улыбнулся. Да, Уильям, хотя и мудр не по годам, все-таки еще мальчишка.
— Мечтать не вредно, друг мой. Мечтать не вредно, — задумчиво произнес старик. Эра христиан близится к концу, так же как и величие евреев. Пожар ислама вспыхнул в арабской пустыне подобно песчаной буре, которая сметает все на своем пути. Уже больше шести сотен лет не остановить потомков Измаила, и до сих пор не заметны признаки того, что они теряют свою поразительную мощь в завоеваниях и распространении. Даже сейчас, пережив вторжение франков в самое сердце своей территории, они в конечном счете одержат победу. Но какой ценой! В этом. Маймонид не сомневался. Всевышний обещал Измаилу, что его народ станет великой нацией наряду с его собратьями по крови — избранниками Божьими, а Он никогда не нарушал обещания, данного сынам Авраама.
Размышления Маймонида прервало появление из недр уборной Мириам. Она удивленно воззрилась на мужчин, но выдавила робкую улыбку.
— Вот ты где! — воскликнул раввин. — Я уже начал волноваться.
Он окинул племянницу пристальным взглядом и встревожился. Она вся вспотела и запыхалась. Может, девушка на самом деле подцепила «лагерный» тиф? Нужно отвести ее в шатер и внимательно осмотреть.
Мириам засмеялась необычно высоким, деланным смехом.
— Просто немного пронесло, дядюшка, — веселилась она, не замечая смущения старика. Необходимо все-таки научить девчонку, чего не следует говорить в присутствии мужчин.
Но Уильям ответил ей улыбкой и чинно поклонился в пояс, словно приветствуя королеву, а не легкомысленную девушку с манерами конюха-бедуина.
— В таком случае, моя госпожа, у нас есть что-то общее.
Маймонид заметил, как зарделась племянница, и почувствовал, как тревожно забилось его сердце, когда она обменялась взглядом с невероятно красивым молодым рыцарем. Маймонид схватил племянницу за руку, увлекая ее от Уильяма в сторону песчаной тропинки, ведущей к основному лагерю.
Завтра они покидают этот безумный мир. Хвала Всевышнему!
Глава 33
КОРОЛЕВСКОЕ КОВАРСТВО
Ричард уже достаточно окреп, чтобы самостоятельно передвигаться, но предпочитал восседать на золоченом троне, который совсем недавно выгрузили из одного командного корабля, пришвартованного в бухте у Акры. Он погладил рукой пурпурный бархат, ощутил его ласкающую мягкость и едва заметно вздохнул от удовольствия. Казалось, все его чувства после возвращения из мира теней обострились. Или он просто научился радоваться простым вещам, побывав на пороге смерти. Плохо одно — перед его вновь открывшимися глазами были лишь потрепанные лагерные палатки, блеклая серая земля, покрытая кровью, потом и встречающимися то тут, то там лужами мочи.
А вонь — он и не представлял, как за месяцы упорного продвижения его армии по полям мог привыкнуть к прогорклому зловонию, повисшему над лагерем, словно гнойное облако. Он приказал слугам принести некоторые любимые безделушки, оставленные им на корабле, а также мягкий трон и бутыли с розовой водой, которой он мазал вокруг ноздрей в надежде избавиться от мерзкого смрада, проникшего в его носовые пазухи.
Неужели со всеми людьми, которых вытянули с того света, происходят подобные ошеломительные чувственные изменения? Создавалось впечатление, что его тело, пережив смерть, сейчас стремилось в полной мере познать жизнь. Король не мог сказать, было ли это явление временным, всего лишь последствием горячки и бреда, но он намерен был наслаждаться им до последней минуты. По правде говоря, он наслаждался бы обострением собственных чувств значительно больше, если бы ему удалось сбежать из опостылевшего грязного палаточного лагеря хотя бы на часок.
Только Ричард решился предпринять на закате прогулку в одиночестве по берегу Акры, как в скудно обставленный шатер вошел солдат с густо покрытым оспинами лицом и половиной носа (последствия старого ранения стрелой) и низко поклонился воскресшему королю. Этот воин принес вести, которые Ричард ждал целое утро.
— Евреи уехали? — спросил король.
— Да, ваше величество.
Ричард кивнул, испытав облегчение. Присутствие старика и его прекрасной племянницы доставляло ему неудобства, но по иным причинам. Раввин для Ричарда являлся неуместным и унизительным напоминанием о том, что спасением своей жизни он обязан безбожнику, и король обрадовался, когда старик уехал, хотя и продолжал испытывать чувство вины за то, что он не смог должным образом выразить лекарю свою искреннюю благодарность. Но старик не ждал никаких благодарностей и казался доволен даже толикой похвалы, которую гордый король смог-таки выказать, несмотря на охвативший его стыд. В конечном счете и врач, и его пациент не стали переходить границу, возведенную между ними верой и историей. Впрочем, Ричард не собирался зацикливаться на том, что не успел поблагодарить Маймонида.