Не знаю, что и думать. Неважно, что там произошло, но Итемпас любил Нахью. Я и помыслить не могу, как могло бы извратить его к ненависти.
Так что в этих бесконечных адовых глубинах заставляет тебя думать, что то была — ненависть?
* * *
Бегло скользнув по Скаймине пренебрежительным взглядом, я вздохнула.
— Пытаетесь вызвать ответное отвращение? Или того проще — тошноту? — спросила коротко. — Вдобавок к тому месиву на полу? За что вы не возьмись, кузина, всё обращается фаршем, ой, простите, обмолвилась, — фарсом.
Скаймина, наконец отлипнув от меня, приподняла насмешливо бровь.
— И что, ни капли сострадания к сообщнику?
— Мне Владыка Ночи не союзник, — отрезала я холодно. — Как и любой другой в вашем кошмарном вертепе; он — чудовище, о чём вы все неединожды упреждающе твердили в один голос. Но коль уж ничем не выделяется среди прочих, жаждущих моей смерти; думаю, на худой счёт, я вольна использовать его (как и силу, заключённую в нём), дабы помочь моему народу.
Скаймина недоверчиво хмыкнула.
— И какого же рода помощь он доставил? Раз моя сестрица расстаралась с усилиями ещё и последующей ночью, в Менчи.
— Никакую; рассвет наступил слишком быстро. Но… — Здесь я запнулась, поколебленная, — память услужливо подсунула воспоминания с той ночи: бабушкины руки на плечах, аромат и вкус влажного даррийского воздуха… Их, ныне утерянных, так не доставало мне: Бебы и Дарра, и некогда знакомого мира. Всего, что было… прежде. Прежде Небес. Прежде матушкиной смерти.
Опустив ресницы, я позволила выплеснуться всей скопившейся у горла боли наружу. Лишь чтобы успокоить Скаймину, лишь во имя этого…
— Мы говорили о матушке, — мягко пустилась в воспоминания. — И о других вещах, личных, очень личных, — ничего интересного (или интересующего) для вас. — Вскинув голову, я одарила Скаймину пристальным взглядом. — Ничего, что я бы распахнула перед вами, даже продолжай вы поджаривать это существо на медленном огне всю ночь.
Скамина впилась в меня долгим взглядом; улыбка её испарилась, а глаза словно препарировали лицо, разрезая на мелкие кусочки. Зажатый промеж — и поодоль нас — Ньяхдох, наконец, издал сквозь зубы какое-то животное рычание. Мучительное. Неистовое. Рвущееся из самого нутра. За всю свою жизнь не слыхала ничего более жуткого. Я заставила себя отстраниться от брызжущей ненавистью Скаймины.
В конец концов, глубоко вздохнув, она отступила прочь.
— Пусть так, — произнесла отчётливо. — Слабая вышла попытка, сестрица; да ты и сама должна была понимать, что шансов добиться цели у тебя меньше меньшего. Я намереваюсь связаться с Джемдом и призвать его возобновить наши планы по началу войны. Подчинив себе столицу, они раздавят любое сопротивление, хоть я и посоветую им воздержаться от массового забоя твоих людишек — по крайней мере, более чем требуется… пока что.
Так вот где собака зарыта… ясно как итемпасов день, бьюсь об заклад: или я вынужденно пойду на сделку, и мы сторгуемся, — или же она развяжет менчийцам руки, и те сотрут мой народ с лица земли. Я по-волчьи вскинулась на кузину.
— Каковы гарантии, что вы не уничтожите их при любом исходе?
— Совершенно никаких. После сего безрассудства, я просто горела желанием утворить это исключительно назло. Но, теперь, ежели хорошенько подумать, в моих интересах, чтобы Дарре выжили. Как только представлю себе, сколь изменятся их жизни… разумеется, далеко не в благоприятную сторону. Рабы крайне редкое… хотя мы и называем это совсем другим словом. — С лукавой насмешкой она взглянула на Ньяхдоха. — Но они выживут, сестрица, а где есть жизнь, как известно, есть место и надежде. Разве одно это для вас уже ничего не стоит? К примеру, целого мира?
Я медленно кивнула в ответ, хотя всё во мне сжалось, внутренности, казалось, свело новым узлом. Не в моих правилах ползать на коленях.
— Ладно, пока что сойдёт и так.
— Пока что?.. — Скаймина недоверчиво уставилась на меня, округлив глаза, а потом зашлась громким смехом. — О, моя драгоценная сестричка… Порой я жалею, что твоя мамочка, бывшая изрядной занозой, уже покинула нас. Она, по крайней мере, была из тех, кто способен дать стоящий отпор… или вызов.
Я утеряла свой нож, но не кровь Дарре. Взметнувшись в пол-оборота, я врезала ей с такой силой, что одна из её длинно-каблучных туфлей слетела с ноги, и она со всего маху растянулась на полу.
— Может и так, — выплюнула Скаймине прямо в лицо, пока та ошарашенно моргала ресницами (надеюсь, хотя бы сотрясение ей обеспечено). — Но, кроме того, матушку выучили вести себя, как подобает.
Сжав кулаки до острой жалящей боли под кожей, я развернулась спиной к арене и всем её… обитателям — и удалилась. В полном молчании.
21. Первая Любовь
Да, чуть не позабыла. Когда я только очутилась на Небесах, Т'иврел поведал мне о некоей привычке чистокровных Арамери. Собираться на ужины в узком кругу. Особенные ужины, для гурманов, — в одной из «особых» обеденных зал. Один из таких званых вечеров случился и на моей памяти, но я предпочла не присутствовать. Вам ведь знакомы слухи, ходящие о Небесах? Некоторые из них чрезмерно преувеличены, но большинство — правдивы; в последнем убеждаешься на собственной шкуре. А меж них один, коий я от всего сердца не желала бы свидетельствовать.
Память сходствует: Амн не всегда могли кичиться своей… просвещённостью. Некогда, подобно Крайнему Северу, и Сенм населяли одни лишь дикие, варварские племена; что до амнийцев — тем просто улыбнулась удача, и они вознеслись выше прочих. Стоило отгреметь Войне Богов, и уже весь мир оказался под пятой амнийской культуры, обложенный её безжалостным законом — приговорённый блюсти его надлежащим порядком, и горе непокорным отступникам. Впрочем, не всякий обычай Амн выставляют напоказ. Редкая культура обойдётся без уродливого саженца, а народ — без утаенного скелета. Оттого и крадутся-стелятся глухие шепотки, мол, если что и ценили отродясь высокие амнийские предки, так изысканные явства, а особо и первее прочих — вкус человеческой плоти.
Порой куда более двоедушья, запрятанного в кости, меня пробирает, бросая в опасливую оторопь, кровь, что текёт в собственных жилах.
* * *
Когда с истязанием Ньяхдоха было покончено, облака вновь свободно заскользили по ночному небу. По-прежнему окутывая слабо мерцающую луну рваными гроздьями, в просветах меж которых мелькали то одна, то другая разноцветная дуга полумесяца, подобно хилым, хворым рукавам радуги. И когда облаяная хмарь продолжила, наконец, свой путь, утекая вдаль, меня отпустило; тугая спираль, свернувшаяся под грудиной, ослабла.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});