Вадим Петрович Костин – знаменитый писатель, сценарист, лауреат всяческих премий, почетный член Международной ассоциации писателей, работающих в жанре «экшн», председатель жюри премии «Лучшее литературное приключение», слыл сибаритом. Не было в стране писателей, сумевших так обустроить свою жизнь, как Вадим Петрович. Стильная одежда, шикарный дом, изысканные обеды и вечера, устраиваемые четой Костиных, – обо всем этом слагались легенды. Все уже давно перестали спорить о том, кто же на самом деле господин Костин – талантливый компилятор милицейских отчетов (как-никак зять самого Ильина, бывшего заместителя председателя КГБ) или неистощимый фантазер.
Действительно, его книжки разлетались молниеносно. Слухи, сплетни, наговоры и интриги – все это давно не задевало Вадима Петровича. Он, как трансатлантический круизный лайнер, рассекал пространство московского бомонда. Вчерашний вечер – очередное доказательство того, что правильно выбранная линия поведения может принести безусловную победу. Вадим Петрович после весьма печальных и драматических событий взял за правило уходить от обсуждения своей персоны, а на каверзные вопросы отвечал улыбкой Чеширского кота. Тиражи его книг росли даже в самые смутные времена – приключения и детективы издревле считались неплохим лекарством от невзгод…
Вадим Петрович поправил на себе плед. «Наш отечественный Сименон!», «Это Сименон и Майн Рид в одном лице, это даже больше, чем…», «Ваше творчество – это классика жанра!» – подобные здравицы вызывали у него улыбку. Нет, бесспорно, было приятно, но цену он себе знал и без этого праздничного звона. «Мастер сюжета!» – вот это была похвала!
Подготовкой ко вчерашнему банкету в Дубовом зале ресторана ЦДЛ занимался он сам. Столы, уставленные глазированными поросятами, стерлядью и дичью, производили впечатление царского пира. Букеты цветов Вадим Петрович приказал ставить в большие грузинские вазы, которые расположили в три яруса, вдоль стен. К началу банкета стол оказался в окружении цветущей стены. Конечно, апогеем вечера было зачитывание правительственной телеграммы.
Сумарокова, о которой он, конечно же, много слышал и даже читал ее «дамские» детективы, на юбилее не присутствовала. Они избегали встреч друг с другом, хотя сейчас это уже казалось глупым и надуманным решением. Жизнь проходила, а они все играли в принципы. Какие, к черту, принципы, когда за столько лет он так и не встретил никого, кто бы мог сравниться с ней. Нет, конечно, любовь прошла, но воспоминания… Воспоминания о ней стоили дорогого.
В Москве Костин друзьями не обзавелся. Большой город диктовал индивидуализм как инструмент для строительства карьеры. Друзья же отбирали время и силы. В категории «приятели» народу было много, но с ними он сознательно не переступал ту черту, за которой личное время надо будет делить еще с кем-то. «Общение на бегу» – хлесткая точная фраза, умный комплимент, короткий, не учитывающий деталей происшедшего совет – все это стало его визитной карточкой. «Человек-водомерка» – так зло обозвала его одна писательница, намекая на сходство с насекомым, которое умеет скользить по поверхности воды, не касаясь глубин. Парадокс, но у большинства людей, знавших Костина, сложилось о нем мнение как об обаятельном и душевном человеке. Его нежелание касаться «глубин», видимо, скрадывалось обаятельной улыбкой – мудрой, немного усталой с оттенком стоицизма. «Мир так устроен, он принуждает нас быть сильными борцами!» – казалось, говорили его глаза, а общий вид элегантного мужчины в отлично сшитых костюмах повергал в мечтания как молоденьких девушек, так и зрелых литературных матрон.
Где-то в квартире послышались голоса.
Голос жены был мелодичен, но тон, которым она разговаривала, не оставлял сомнений относительно ее настроения. «Интересно, что же вчера произошло? Отчего она так злится?!» Костин поежился под теплым пледом. Он терпеть не мог этой манеры – дуться, не говоря ни слова и не объясняя причину недовольства. Жена же была асом по этой части. Вадим Петрович прикрыл глаза на тот случай, если жена вздумает войти в кабинет.
Из Риги в Москву Костин приехал в восемьдесят девятом году. Обстоятельства, которые сопутствовали, а вернее, способствовали этому, можно сказать, вынужденному переезду, были печальны. После выхода скандальной книжки «Клубок сплетен», самоубийства Ларисы Гуляевой, после истории с Лилей Сумароковой как-то потихоньку с Костиными рассорились все те, кого он долгое время считал своими друзьями. Те же, кто не решился на громкую и откровенную ссору, отошли от него незаметно, без шума и выяснений. Как-то так случилось, что все реже и реже его приглашали на различные журналистские сборища, не включали в состав различных делегаций, жюри и комиссий. В редакции, где он по-прежнему числился специальным корреспондентом, он стал «нерукопожатным».
Он стал бесплотен, как призрак, – его не видели, не замечали и даже почти не слышали. Бывший друг, ответственный секретарь Георгий Николаевич проходил мимо него, высоко подняв голову и поджав губы. Материалы Костина перестали печатать. Впрочем, охоты писать у самого автора уже не было – творческий кураж нуждается в комфортном климате. И дело не только в том, что творец должен быть обласкан, достаточно небольшого интереса, участия, иной раз просто душевного спокойствия. Костин как-то разом перестал всех интересовать. В Доме писателей, где иногда ужинал Вадим, за спиной шептались. Скептик поэт Брамс как-то ему сказал:
– Наше маленькое рижское гуманитарное пространство не оставляет вам шансов. Через несколько лет вы пожалеете, что не уехали отсюда.
– Это похоже на травлю, – пожаловался Костин. Наконец-то за долгое время появилась возможность хоть с кем-то поговорить на эту тему.
– Бросьте, вы не знаете, что такое травля! – Брамс затянулся сигаретой. – Но вам будет нелегко. Гуляева оставила письмо, содержание каким-то образом стало известно многим.
– Я про письмо ничего не знаю, там что-то обо мне?
– О любви, а следовательно, о вас.
Вот как интересно получается – никто и никогда не приписывал ему роман с Ларисой, никто, наверное, и не догадывался о нем… Но когда ее не стало, все признали его виновным: воспользовался доверием бедной женщины, обманул, и все ради несерьезной книжки. Этакая записная книжка бонвивана. Откровенно говоря, если он и чувствовал себя перед кем-то виноватым, так это перед Лилей Сумароковой и Георгием. Он почти разрушил их семью, рассказав о своей страсти, о том, как преследовал Лилю, добиваясь взаимности.
О Ларисе же он писал вскользь, она была второстепенной героиней, с приятной внешностью, отсутствием характера и навязчивостью без памяти влюбленной женщины.