знаем.
Эти слова были не чем иным, как подтверждением того, о чем Джесс уже и так догадывался, однако он все равно ощутил себя так, будто вокруг него с громким щелчком захлопнулась ловушка. Новые стены. Новые темницы. Роскошные, с мягкими перинами и горами еды, чтобы их отвлечь, однако Каллум Брайтвелл ничем по большому счету не отличался от Уиллингера Бека. Никогда не отличался. Несмотря на то что был их отцом.
– И ты с этим согласен, – сказал Джесс.
Брендан долго и многозначительно смотрел на него, а потом опустил глаза к своему пальцу. Там выступила красная капля крови, и Брендан ее вытер.
– Я пока не решил, – сказал Брендан. – Но я дам тебе знать. Пошли, Джесс. Сегодня ночью ничего не случится. Па хочет заполучить ту вашу чертову машину. Может, тебе удастся убедить его в том, что многих из вас лучше оставить в качестве помощников, а не продавать.
Джесс не стал пытаться спорить с братом. Он не был уверен, что вообще сможет теперь говорить. Внутри у него все кипело: гнев, который он ощущал со времен Филадельфии, злость за то, что он оказался в ловушке, загнанным, запуганным и беспомощным.
Однако здесь он не был беспомощным. А значит, впереди его ждала еще одна долгая игра.
Джесс молча ушел и поднялся по лестнице, войдя в коридор, где располагались спальни всех, собираясь постучать в дверь Морган, однако потом поменял свое решение, когда услышал тихие голоса и понял, что в дверь в конце коридора все еще открыта. Не нараспашку, как делают, когда приглашают внутрь, а лишь чуть-чуть, будто ее забыли запереть.
Мужские голоса. Вульф и Санти. Джесс легонько постучал и открыл дверь шире.
Джесс не удивился, когда увидел, что они стоят рядом, точно жарко о чем-то спорят. В воздухе буквально витали напряженные эмоции, отчего Джесс пожалел, что не отправился прямиком в свою комнату, однако теперь уходить уже было слишком поздно.
Не глядя на него, Вульф сказал:
– Ну? Что?
Джесс рассказал им о том, что сообщил ему Брендан. Ни Вульф, ни Санти, кажется, не удивились новостям о том, что у Каллума Брайтвелла были на них своих планы. Они сбежали из Филадельфии, чтобы лишь очутиться в новой ловушке.
– У нас есть время, – сказал Вульф, и это прозвучало так, будто спор, посреди которого вошел Джесс, продолжался. – Твоему отцу нужен этот печатный станок так же сильно, как нужен был Уиллингеру Беку. Мы выбрались из Филадельфии. И отсюда уйдем на своих собственных условиях.
– Может, нам не стоит уходить, – сказал Санти. – Этот замок построен крепко, тут отлично можно держать оборону, и расположено место так, что можно отразить любое нападение. Брайтвелл был прав в одном: прибежав в город архивариуса как старые добрые герои, мы сами себя приведем к смерти. Мне это не по душе. Да и тебе тоже.
Вульф сердито на него посмотрел, и Джесс увидел в глазах профессора блеск гнева, который тот едва сдерживал. Джессу отлично было знакомо это чувство, потому что он ощущал ту же беспомощную дрожь, и ему очень хотелось на кого-нибудь накричать. Именно из-за этого он и поспешил уйти подальше от брата.
– И что, тогда мы останемся здесь, в этой… тюрьме с переизбытком мебели и будем ждать, пока архивариус настроит против нас всю библиотечную армию? Я не стану ждать. Не могу ждать!
– Крис…
– Нет! – ответ Вульфа вышел как едва сдерживаемый злой вопль.
Санти махнул руками и отвернулся, отправившись к витражному окну, чтобы уставиться во тьму снаружи. У всех сдают нервы, подумал Джесс. Нервы сдают, злость их переполняет, а до покоя еще очень далеко.
Джесс машинально сказал:
– Вам тоже этот запах до сих пор мерещится?
Вульф нахмурился и спросил:
– Какой запах?
– Дыма. – Горло Джесса сдавило судорогой, точно в него ткнули пальцем, и от приступа тошноты его бросило в холодный пот. – Сладковатый и гнилой. Каждый раз, когда я думаю о том, что в ловушке, я его чую. Мне кажется, я никогда не откашляюсь.
Тишина, воцарившаяся после слов Джесса, показалась ему тяжелой и мучительной, а потом Вульф медленно вздохнул и покачал головой, ничего так и не говоря.
Санти распахнул окно, и в комнату ворвался порыв свежего, холодного воздуха. Воздух ощущался… чистым. Санти тогда развернулся, посмотрел на Вульфа и произнес:
– Прости. Я не понимал.
Вульф выдавил из себя кислый смешок.
– Нет. Как и я, – ответил он. – То, что мы, как кажется, оставляем в прошлом… – Он уставился себе под ноги. – Мы, в общем-то, и не оставляем ничего в прошлом. Мне следовало это уже уяснить. Я не хотел на тебя срываться, Ник. Прости.
Санти снова подошел и остановился перед Вульфом, протянув руку. Не говоря ни слова, Вульф ее пожал.
– Не время принимать решения, сэр. Иначе примем плохие, – сказал Джесс, что было на три четверти ложью. Сам он решения принимал, не так ли? Однако ему нужно было держать Вульфа с Санти подальше от еще чего-нибудь… агрессивного.
– Скорее всего, ты прав, – сказал Вульф. – Ты будешь работать с Томасом над печатным станком, как я понимаю?
– Буду.
– Тогда тебе лучше бы следить и за Томасом на этот счет. Томасу пришлось вытерпеть куда больше, чем, как всем нам казалось, он способен вытерпеть. Но… я знаю, как библиотечные тюрьмы способны ломать людей, и порой люди даже не знают, что они сломлены. Гнев бывает так же ядовит, как мышьяк, и он пожирает кости изнутри. – Вульф посмотрел на Джесса, и этот взгляд напомнил Джессу о былых временах, когда он оказывался под прицелом профессорского взгляда, точно бабочка, пришпиленная булавкой к доске. – Если он упадет, ты должен будешь его поймать.
Санти, заметил вдруг Джесс, стоял очень близко к Вульфу, стоял так, будто он сам был готов в любой момент поймать его. Печатный станок описывал всю трагедию жизни Вульфа; станок был физическим воплощением идеи, которая уничтожила его жизнь и приговорила его к невообразимым мукам. Был символом всех его надежд и мечтаний, а также всех сожалений. И теперь Джесс почти что слышал отголоски всего этого в голосе профессора.
– Я в порядке, Ник, – сказал Вульф и наконец-то на него посмотрел. – Мы прошли по подземельям под Римом, выжили в Филадельфии, и эта новая парфюмированная клетка тоже не сможет поставить нас на колени. Мы сильнее всего этого.
– Ну, хорошо, – сказал Санти. – Но не проси меня перестать стоять рядом с тобой. Потому что я знаю, что продолжу, сколько бы ты на меня ни кричал.
– Я знаю. –