для их общего первого бала. И с прической. Такой вот, чтобы завитушки и белые цветы в волосах.
Или нет.
– Смешная девочка. Я Эхтанон. Можешь звать меня так. Присаживайся.
Эва хотела спросить, куда, но пещера тотчас преобразилась. На полу возник ковер. На ковре – низкие странного вида кресла, без спинки, но с высокими подлокотниками, что слева, что справа.
Столик.
Блюда.
Фрукты какие-то. Музыка заиграла.
– Это ты сделал?
– Я, – признался дракон, опускаясь на вытянутую то ли кушетку, то ли кровать. – Вы меня разбудили.
– Мне очень жаль.
– Ничего страшного. Иногда я и так просыпаюсь. Все одно здесь больше нечего делать.
– А зачем ты послал тех птиц?
Из одежды на нем… тоже будто платье женское, только короткое. Причем видны голые ноги. А это неприлично, выставлять напоказ голые ноги.
Даже в призрачном мире.
– Из любопытства. Сюда давно никто не заглядывал. Так… духи, призраки. Мелкая суета.
Наверное, стоило чувствовать себя польщенной, если за крупную суету приняли.
Эва присела.
А вот от блюда отказалась. Вдруг чего…
– Это просто Сила. – Дракон провел ладонью над тарелкой, и та стала туманом. – Сила может принимать любую форму.
Туман превратился в ворона.
А ворон – в персик.
– То есть… этого ничего нет?
– И есть. И нет. – Дракон съел персик. И ни капли сока не вытекло на пальцы. Это потому что персик ненастоящий? Или просто драконы аккуратнее людей? – Но тебе не стоит опасаться. Я не причиню вреда.
Почему-то не верилось.
Совсем.
И дракон понял.
– Люди – недоверчивые создания. Мелкие. Суетливые. Наглые безмерно. И ставшие хозяевами мира. Я просыпался порой. И видел, как он меняется. Раз за разом…
Его глаза стали желтыми.
Как…
– Наше время ушло. И это, пожалуй, закономерно… Он все правильно сделал. Он дал нам свободу. Хотя мы и не оценили сполна этот дар. Немногие хотели умирать. Это страшно. Чем дольше живешь, тем страшнее.
– А вы умерли?
– Умер. – Дракон создал из ничего цветок и протянул Эве. Но брать она не стала. На всякий случай. Принцесса она или нет, но выглядел этот тип слишком уж подозрительно. Дракон усмехнулся.
И цветок исчез.
– А почему вы тогда здесь?
– Потому что не могу уйти.
– Но вы хотите?
– Не знаю. Раньше – да. Но постепенно ко всему привыкаешь. Да и спал я большей частью… Иногда мои дети приходили, чтобы позвать меня. А потом их не стало. И я уснул. Надолго.
Наверное, надо бы извиниться, что разбудили. Или нет? Эва ведь уже извинялась.
– Тот, кто был с тобой. Передай, что я хочу свободы.
– А… как?
Человек снова стал драконом, огромным и ужасным. Наверное. Потому что вживую Эва точно испугалась бы подобного существа и обязательно упала в обморок. А тут не испугалась. И даже захотелось потрогать его. Она и руку протянула, но тут же спохватилась.
Может, драконам не слишком по вкусу, когда их трогают всякие там малознакомые девицы?
Но он дохнул, и снова стало тепло. Вдруг появилось такое сложноописуемое чувство, будто Эва дома. У камина. И теплый плед на коленях. А на столике – чай да апельсиновые булочки.
Книга.
Кошка.
И все-то хорошо. Эва даже зажмурилась.
– Хочешь, – спросил дракон, – я покажу тебе, как это было?
Конечно!
Стоило бы отказаться. А Эва кивнула. И когда дракон лег на землю, она почти без страха вскарабкалась ему на спину. Чешуя, к слову, оказалась теплой, а между чешуйками на хребте даже перышки прорастали, длинные такие и мягкие.
Эва в них руки спрятала.
Дракон взмахнул крылами, и пещеры не стало. Зато появилось небо. Далекое. Высокое. И такое… такое… Эва не сдержала крика, не от страха, нет. Ее переполняло счастье.
Дракон засмеялся.
– Дитя… – Он встряхнулся прямо на лету, но Эва не упала. А он, сложив крылья, рухнул вниз, к земле, которая где-то там, под облаками. И рядом с драконом даже мир стал иным.
Более цветным.
Живым.
Берег.
Море.
И призрак змея, который бьет крыльями, силясь дотянуть до берега. И дотягивает, падает на самой границе, ломая крылья и хребет. А море накрывает его с головой, чтобы утянуть в темные глубины. Море и драконы никогда не были союзниками. Но в последнее мгновенье оно вдруг меняет решение, и темной шелестящей волной подталкивает дракона ближе к берегу.
И еще ближе.
А потом вовсе накрывает и выносит уже человека. К которому бегут другие люди.
Или не совсем люди.
– Когда все рухнуло, я… был далеко от дома. – Голос звучит в голове, и в нем печаль. – Я был стар даже тогда.
Надо же, а старым он не выглядит.
– И я помнил еще мир иным, более справедливым. И нас, пытавшихся эту справедливость удержать. Потому мне было сложно, когда все снова изменилось.
Тоже странность. Они высоко, но Эве видно.
Все-все.
Человек, распростертый на камнях, и даже то, что камни эти потемнели от крови. Другие люди… нет, не совсем люди. Они больше. Тяжелее. Уродливей.
Орки?
Они бегут, спешат и, добравшись до берега, останавливаются. Первый, с копьем, заносит руку для удара, но второй перехватывает.
Спорят.
Яростно.
Едва не дерутся.
– Тогда оборвалась нить, связывавшая меня с городом. – Дракон говорил спокойно. – И я готов был умереть.
Но вот спор утихает. И лежащего на кромке берега человека поднимают. Несут… куда?
Стойбище.
Прямо как в одном из романов. С домами из шкур и палочек. Сверху они кажутся смешными. С волокушами. Огромными косматыми бизонами, что пасутся рядом. С кострами, орками, оркскими женщинами и детишками.
– Я долго пребывал на грани… и чувствовал, как они умирают. Все они. Те, кого я знал. И те, с кем связан был кровными узами. Я слышал их боль. Отчаянье. Я видел оковы города, закрывшего им путь. И хотел помочь, но был бессилен. Я сам стал пленником.
– Орков? Как они смогли… ты же дракон!
– Дракон, утративший суть, – поправили Эву. – Я ослабел. И оказалось, что вернуть прежнее обличье неспособен. Да и не только… на многое неспособен. И вдруг оказалось, что все те, кого я полагал слабыми…
– Ничтожными?
– И это тоже. Что они сильнее меня. Меня…
Его кормили.
И выводили из этого вот странного домика. Усаживали. Укутывали в шкуры. Странно опять же. Зачем он это показывает Эве?
И старика с длинной трубкой. Эва откуда-то знала, что пахнет от старика травами, что лицо его изрезали морщины столь глубокие, что само это лицо выглядит сложенным из кусочков. Старик приносил горшочки со снадобьями.
Примитивными.
Но иных вдруг не стало. И он, великий могучий