class="p1">Из-за прогрессировавшей болезни Ю. О. Мартов не смог появиться на съезде, его доклад зачитал другой видный меньшевик Александр Штейн. Доводы лидера РСДРП — социалистической партии, оказавшейся вне закона в Советской России, были менее острыми, но более весомыми, чем у его оппонентов. Он отрицал, что в послевоенную эпоху рабочее движение оказалось расколотым на революционный социализм и реформизм. Реформизм был похоронен уже в годы войны, в то время как его противоположность, «коммунистический большевизм, пытающийся демагогически использовать чувства отчаяния и элементарного, сознанием не освященного возмущения масс, чтобы ускоренным путем прийти к социальному перевороту», приобрел незаслуженное влияние и несет ответственность за тяжелые поражения пролетариата последних лет[653].
Коминтерн в докладе Мартова выступал не как всемирный союз истинных революционеров, а как «объединение ряда коммунистических партий и сект вокруг русского советского государства. …Русское правительство решало и предписывало — остальные прилагали свою подпись». Это не что иное, как новая ипостась самодержавия, ибо «большевистская партия стоит вне контроля международного социализма в своей политике». Сознание коммунистических вождей «развращено всей обстановкой нынешней эпохи, когда широкие дезорганизованные массы жаждут с почти религиозной верой немедленной победы, немедленного конца вековым страданиям»[654]. Мартов не обошелся без библейских аналогий, назвав Ленина «московским Искусителем», апостолы которого бродят по миру в поисках новых жертв своего соблазна.
Голосование по главному вопросу съезда в Галле было предопределено связанным мандатом его делегатов. Раскол НСДПГ давно уже стал свершившимся фактом, Зиновьев верно заметил, что здесь «в одном зале сидят две партии». 236 голосов было подано за присоединение к Коминтерну, 156 — против. Победившая фракция приняла название «НСДПГ (левая)», ее сопредседателями были избраны Эрнст Деймиг и Адольф Гофман. Противники присоединения покинули съезд, продолжив заседать в другом месте. К меньшинству примкнули 59 из 81 депутата рейхстага от НСДПГ, оно сохранило за собой старое название, партийную кассу и большинство партийной периодики, включая главную газету «Фрайхайт».
Юлий Осипович Мартов
1917
[РГАСПИ. Ф. 421. Оп. 1. Д. 492]
В ходе дебатов на съезде Гильфердинг подчеркнул, что противники диктатуры Москвы сохраняют верность принципиальным требованиям марксизма. Мирный демократический приход рабочего класса к власти невозможен «в такой стране, как Германия, где в головах буржуазии доминируют реакционные представления о насилии как главном средстве обеспечения собственного господства»[655]. Верность германскому «меньшевизму» сохранила лишь треть из 900 тысяч независимцев, причем большинство из них примкнуло к социал-демократии еще в предвоенные годы. В нее же они и вернутся после того, как станет очевидным откат протестной волны в странах Европы. Так и не успев оформиться организационно, «третий путь» европейского рабочего движения, который Мартов назвал революционным социализмом, начал исчезать с исторической арены.
Яркое выступление Зиновьева не осталось без внимания властей Германии. 20 октября министр иностранных дел Вальтер Симонс заявил на заседании рейхстага, что за такие речи прокурору следует возбудить против него уголовное дело[656]. Чтобы не обострять отношения между двумя странами, которые только что начали налаживаться, было решено как можно скорее выслать лидера Коминтерна из страны, а до того посадить его под домашний арест. Вернувшись в Москву, Зиновьев в очередной раз продемонстрировал, что большевистское руководство живет героикой собственного прошлого, рассматривая свой путь к власти в качестве всеобщего канона. Съезд в Галле выглядел для него как сюжет из ранней партийной истории: «…как живо все это напоминает наш раскол с меньшевиками»[657].
Г. Е. Зиновьев выступает с речью на Третьем конгрессе Коминтерна
23 июня — 12 июля 1921
[РГАСПИ. Ф. 490. Оп. 2. Д. 148. Л. 1]
Еще одной новацией, навеянной немецкими впечатлениями, стало понятие «рабочие-кулаки», которые в Германии развращены жизнью в достатке, доступом к теплым местечкам в профсоюзных и партийных структурах и никак не желают подниматься на баррикады. Настроения этого городского кулачества и отражали, по мнению Зиновьева, лидеры независимцев, оказавшиеся в роли «подколодной змеи», которую рано или поздно раздавит рабочий класс[658]. Делая официальный отчет на заседании ИККИ, его Председатель подчеркнул значение принятых на конгрессе условий: «…это порошок против насекомых, разъедающих тело рабочего класса»[659]. Читая подобные сентенции, руководители немецкой компартии сгорали от стыда, но не решались подвергать сомнению авторитет лидера Коминтерна[660].
Отказ рассматривать иностранных коммунистов как равных большевикам, менторский тон и высокомерие отличали зиновьевский стиль на протяжении всех лет его работы в Коминтерне. Лидер итальянских левых социалистов Серрати, на Втором конгрессе неоднократно оппонировавший Председателю ИККИ, присутствовал на съезде НСДПГ в Галле. Он не показался Зиновьеву достаточно боевым в отстаивании позиции Москвы, и после завершения съезда тот попросту отчитал итальянца так, как воспитывают нашкодившего мальчишку: «Тон, который Вы взяли по отношению к Советской России в Ваших докладах и статьях в „Аванти“, заставляет нас насторожиться и пожать плечами. Мы не узнаем Серрати. Нам его кто-то подменил. Это не тот Серрати, которого мы в самые трудные для Советской России минуты привыкли считать самым верным нашим другом»[661].
Нестабильность политической ситуации в Германии, которая усилилась после июньских выборов в рейхстаг, резко сокративших представительство в нем демократических партий, играла на руку коммунистам. В КПГ усилилось влияние левой оппозиции, которая считала осторожный курс Леви изменой ортодоксальному марксизму, отказом от большевистского пути к решающей победе. В начале 1921 года по поручению Коминтерна в Берлин прибыл Бела Кун, получивший чрезвычайные полномочия. Среди функционеров КПГ ходила версия, что предложенный им план вооруженного восстания в стране был разработан в Москве и согласован с Председателем ИККИ. Реализация этого плана должна была перечеркнуть агрессивные планы западных держав в отношении Советской России[662]. Хотя его миссия была тайной, весть об этом быстро распространилась в кругах радикально настроенных рабочих. Они распевали частушку:
На всех святош
Мы точим нож,
Да, да, да, да,
Бела Кун прибыл сюда[663].
В середине марта коммунистическая пресса уже открыто призывала своих сторонников к вооруженному восстанию, обещая, что оно станет «исправлением» Ноябрьской революции 1918 года, которая отдала власть в руки социал-предателей, использовавших военщину для разгрома «спартаковского восстания». Революционное выступление в индустриальных центрах Средней Германии, сопровождавшееся стычками с полицией и войсками, сопровождалось большими жертвами со стороны рабочих. У них не было оружия, за исключением винтовок и револьверов, отобранных у полицейских, и динамита, похищенного в каменоломнях. Чтобы «раскачать» ситуацию, активисты КПГ прибегли к индивидуальному террору, в том числе и против собственных лидеров, которые считались перебежчиками