отправке руководящих кадров для стран Востока. Коминтерн здесь оказывался на вторых ролях, поскольку не считался организацией, способной строго соблюдать секретность. Многочисленные утечки информации, раздувавшиеся западной прессой, создали вокруг него ореол всемогущей тайной организации, своего рода мирового ордена меченосцев, что было весьма далеко от истинного положения дел. С другой страны, не было на земном шаре ни одного уголка, который остался бы без внимания коминтерновских эмиссаров. Естественно, на особом счету были страны, освобождение которых стало бы серьезным ударом по классовому врагу. Наряду с Китаем внимание РКП(б) привлекал Афганистан, являвшийся удобным «коридором» для проникновения в Индию, которую считали главным бриллиантом в короне Британской империи[640].
Именно об Афганистане, точнее о пропаганде идей коммунизма среди пуштунских племен, населявших южное приграничье этой страны, шла речь на секретной встрече в Баку, состоявшейся в начале июля 1925 года. Наряду с восточными коммунистами в ней конспиративно участвовали члены Политбюро и сотрудники Наркоминдела[641]. Это было последнее обсуждение восточной политики Коминтерна, в котором принял участие Зиновьев. После смерти Ленина его звезда неотвратимо закатывалась, хотя причины этого лежали достаточно далеко от гор Индостана.
3.5. Визит в Германию
После завершения Второго конгресса и Бакинского съезда Зиновьев продолжал львиную долю времени проводить в Петрограде, не назначая в Москве ответственного заместителя. Мелкие технические предложения, адресованные сотрудникам («Чтобы лучше пошло дело, предлагаю между 12 1/2 и 13 часами каждый день Вы мне звоните»[642]), проблемы не решали. Однако он стал узнаваемым лидером коммунистического движения, его портреты и карикатуры регулярно появлялись в зарубежной прессе, а имя превратилось в символ тайной деятельности заговорщиков, пытавшихся подорвать устои цивилизованного мира.
Итоги конгресса показали, что центром надежд и забот Коминтерна стала Германия, переживавшая болезненный период становления демократических институтов. Превращение КПГ к концу 1920 года в массовую политическую организацию стало важным итогом усилий ИККИ, хотя руководство последнего не скрывало своих симпатий к левацким элементам внутри этой и других партий. Рассказывая о конгрессе, Зиновьев подчеркивал, что «мы расстались с этим „левым“ крылом как с друзьями»[643]. Правление КПГ, разделявшее умеренную, т. е. «правую» линию в большинстве вопросов оперативной политики, неизбежно оказалось в состоянии «холодной войны» с Москвой, которая обострилась после завершения Второго конгресса. Пауль Леви неоднократно заявлял своим соратникам по возвращении из Москвы, что будет решительно бороться с влиянием на партийный курс «туркестанцев»[644]. Под ними он понимал агентов Коминтерна, имевших солидные денежные ресурсы и неограниченные полномочия, что позволяло им беззастенчиво вмешиваться во внутренние дела той или иной компартии.
В свою очередь Зиновьев не собирался менять свои приоритеты в немецком вопросе. 10 августа 1920 года он писал своему эмиссару в Берлине, что объем его компетенций не изменился, «не стесняйтесь в средствах» для расширения издательской деятельности. В вопросе об отношении к КРПГ «линия Радека и Леви отвергнута нашим Цека и Исполкомом Коминтерна. Постарайтесь во что бы то ни стало прислать от них новую толковую делегацию из рабочих. Если мы поведем правильную тактику, мы сможем лучшую часть их рабочих перевести к нам, „вождей“, а дураков и националистов выгоним»[645]. Кроме того, «у нас состоялось соглашение с левыми независимцами. Мы дали им денег на некоторые дела»[646].
По итогам конгресса Г. Е. Зиновьев информировал своих эмиссаров за рубежом о том, что «линия Радека и Леви» отвергнута лидерами РКП(б) и Коминтерна
10 августа 1920
[РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 18. Д. 20. Л. 52–53]
Речь шла о поддержке центробежных процессов в НСДПГ, которые прогрессировали и без прямого воздействия Москвы. Партия левых социалистов все больше теряла внутреннюю устойчивость, ее руководящие органы принимали противоречившие друг другу резолюции. На рейхсконференции НСДПГ (1–3 сентября 1920 года) «Двадцать одно условие» Коминтерна было отвергнуто, однако при выборах делегатов на партийный съезд 58 % голосов получили сторонники немедленного объединения с коммунистами. Без сомнения, это было решение о том, «быть или не быть» третьей рабочей партии в Германии[647]. Поскольку делегаты согласно модусу выборов получали императивный мандат, вопрос можно было считать решенным, какие бы речи не произносились на предстоявшем партийном форуме. Стремясь придать ему максимально открытый характер, Правление пригласило на него «русских товарищей», олицетворявших собой как сам большевистский режим, так и ряды его противников.
Николо Бомбаччи
Художник И. И. Бродский
1920
[РГАСПИ. Ф. 489. Оп. 1. Д. 68. Л. 27]
Соломон Абрамович Лозовский
Художник И. И. Бродский
1920
[РГАСПИ. Ф. 489. Оп. 1. Д. 68. Л. 60]
На сентябрьском пленуме ЦК РКП(б) обсуждался вопрос о том, кто же выступит на съезде от лица первых. В Германию просились и Бухарин, и Зиновьев, оба яркие полемисты, прекрасно владевшие немецким языком. Участник пленума записывал в своем дневнике, что все отдавали себе отчет в рискованности такого предприятия. «Конкуренция по вопросу о том, кому сидеть в Моабите или быть подстреленным из-за угла прусским юнкером, кончилась вничью. Решили ввиду трудного положения республики никого не посылать. Немцы, не исключая Леви, жалуются на московских диктаторов, а сами зовут их в Берлин. Пусть независимые расколются без участия „агентов Ленина“»[648].
Позже принятое решение было пересмотрено в рабочем порядке. На съезд НСДПГ в Галле (12–17 октября 1920 года) отправился Зиновьев, причем он поехал туда легально, получив все необходимые разрешения от германских властей[649]. Еще до отъезда он созывал туда лидеров итальянской (Серрати, Бомбаччи и Дженнари) и французской (Кашен и Фроссар) социалистических партий[650], рассчитывая, что те получат необходимый опыт, и в их странах раскол пройдет по немецкому сценарию.
На пути из порта Штеттин до места проведения съезда в целях охраны Председателя ИККИ сопровождали высшие функционеры КПГ и НСДПГ, причем каждый из них, не стесняясь попутчика, пытался склонить влиятельного гостя на сторону собственной партии.
В своей речи на съезде Председатель ИККИ сделал ставку на дискредитацию вождей и завоевание симпатий простых партийцев. Обращаясь к первым, он заявил: «Я убежден, что большое количество рабочих только потому еще не находится с нами, что вы рассказываете им о „московском кнуте“»[651]. Зиновьев показал себя блестящим оратором, его речь продолжалась четыре с половиной часа и оказала сильное воздействие даже на противников объединения[652]. От имени профсоюзного крыла коммунистического движения выступил С. А. Лозовский, позиция противников объединения была изложена в докладах Гильфердинга и Мартова.