Читать интересную книгу А у нас во дворе - Лариса Миллер

Кладбище — тоже коллекция. Коллекция отживших экспонатов. И подпись есть, и даты, и фото для наглядности. Человек собирает свою коллекцию, а жизнь — свою. Она шутя творит будущие экспонаты, дает им возможность полетать, погрешить, помельтешить, помечтать, помучиться, а потом превращает в нечто недвижное, неживое, у которого тоже есть свое место — тихое, тенистое, с холмиком, с оградой, с фотографией на памятнике. Но я не люблю кладбища. Там нет тех, ради кого мы туда приходим. Они где угодно, даже в этих записях, но там их нет. Впрочем, это уже о другом.

Пестрый кушак от белой шубы

Сборы на дачу начинались загодя. В основном они были связаны с дерматиновым диваном. В течение нескольких дней повторялась одна и та же процедура: откидывались валики, поднимался продранный в нескольких местах верх и обнажалась пестрая, пахнущая нафталином диванная утроба, в которую ныряла бабушка. Что-то бормоча себе под нос, она долго перебирала разное тряпье, разворачивала отрезы, рассматривала на свет ветхие шерстяные кофты, раскладывала на столе старые линялые платья и сарафаны. Шел сложный процесс отбраковки. На дачу ехало лишь то, что поддавалось починке, переделке, перелицовке. Судьба вещей решалась долго и трудно. Наконец отобранная груда укладывалась в огромный холщовый мешок и присоединялась к прочему скарбу, ждущему переезда в углу комнаты. Эти челночные рейсы повторялись из года в год. Каждое лето на дачу среди прочего ездил загадочного происхождения отрез в серую полоску, мамина черная пижама с большими серебристыми цветами, ее старое цыганское платье, белый халат до полу. Проведя три месяца на свежем воздухе, все это в прежнем виде возвращалось обратно. Бабушка успевала творчески преобразить лишь малую толику того, что возила с собой.

Летом за первенство боролись два равновеликих занятия: шитье и кормление внучки. Но поскольку подросшая внучка стала приезжать на дачу не чаще раза в неделю, то керосинка с загадочным слюдяным окошечком уступила командное положение зингеровской швейной машинке. Гордо взгромоздившись на единственный просторный стол, машинка стучала весь день и умолкала лишь затем, чтобы послушать, как бабушка, воюя с иглой или шпулькой, в сердцах поминает черта.

Что же до плодов этого подвижнического труда, то они были более чем скромными. Ни я, ни мама не могли носить слегка скособоченную бабушкину продукцию. Да она и сама видела, что не все в порядке. Но, бодро улыбаясь и весело одергивая на мне перешитый из старого халата сарафан, делала вид, что результат превзошел все ее ожидания. Единственный, кому всегда было впору и к лицу любое бабушкино изделие, это дед. Я так и вижу его в длинной теплой безрукавке, сотворенной бабушкой из множества разных кусочков и посаженной на ватин.

По окончании дачного сезона ветошь возвращалась восвояси, то есть благополучно опускалась на дно все того же дерматинового дивана. «Объясни, зачем ты постоянно устраиваешь себе мороку и таскаешь за собой столько барахла?» — вопрошала мама. Бабушка виновато хихикала. Попробуй объясни. Не выкидывать же. Вдруг пригодится. Надо все хранить. На черный день, на всякий случай. А черных дней и всяких случаев бывает много во все времена.

Чем пахнет время? Для меня оно в те давние годы пахло ветошью. За лето запах нафталина немного выветривался, и ветошь принимала другие запахи — чадящей керосинки, яблок, маминых духов. Неподъемные чемоданы, большие мешки, громоздкий, хоть и убогий быт — все это означало одно: мощную силу земного притяжения. Казалось, что столь укоренившуюся жизнь невозможно выкорчевать. Оказалось, можно, и даже без особых хлопот. А раз так, то не лучше ли окружить себя легкими, как лодка, вещами? Пусть плывут в потоке времени — маневренные и отважные, готовые к волне и ветру. А прочий скарб… ну его. Он только лишает подвижности и тянет на дно. Однако кусок пестрого кушака, которым я полвека назад подпоясывала свою белую шубу, все еще цел. Он лежит в небольшом целлофановом пакете вместе с пуговицами и кнопками. Когда я, случается, на него натыкаюсь, то касаюсь его с большой осторожностью. Он настолько стар, этот последний живой (точнее, еле живой) участник летних челночных перевозок, что готов рассыпаться у меня в руках.

Что у нас время?

Take your time, говорят англичане, что означает «не спеши», а буквально — «бери свое время». Еще существует словосочетание keep time — «выдерживать ритм» или «верно идти» (о часах), буквально — «хранить время». Кто не хочет удержать время? Нам хорошо удается терять его, тратить, убивать. Самое безобидное из всего, что мы умеем с ним делать, это проводить. Хотя «провести» имеет и другое значение — «обмануть». И это нам удается еще лучше. Мы то и дело обманываем себя, а тем самым и его, что заняты чем-то осмысленным и важным.

Если доверять языку, а только ему и надо доверять, то можно надеяться, что буквальное значение и есть главное. «Возьми свое время и удержи его» — раз сие возможно в языке, значит, возможно и в жизни. Надо только материализовать такую бесплотную субстанцию, как время, превратив его во что-то осязаемое, зримое. Не этим ли мы всю жизнь занимаемся? А удалось нам или нет, покажет опять же время. Хотя окончательная ясность наступит, только если дожить до конца времен. А поскольку это невозможно (да и есть ли у времен конец?), можно расслабиться. Можно, но не получается. Слишком велика потребность чувствовать, что все не зря — минута, день, жизнь… Когда-то давно мне попалось на глаза стихотворение про муравья, который, взвалив на спину тяжеленную травинку (необходимый стройматериал), долго тащил ее в свой муравейник. А когда дотащил, удостоился похвалы: «Хорошую какую травинку приволок». Муравей, конечно, обрадовался. И не потому, что тщеславен, а потому, что приятно сознавать, что твой труд не напрасен.

Мы безнадежно испорчены эпохой индивидуализма. Нам плохо удается роль безымянных участников событий.

Ведь недаром существуют притяжательные местоимения: Take YOUR time — «Возьми СВОЕ время». Не бывает общих времен. Даже если мы живем в одну эпоху, у каждого (в личном, интимном плане) время свое.

«Я не знаю времени, — сказала мне знакомая художница, — плыву в потоке, и все. А произошло ли это вчера, сегодня, год назад — мне безразлично. Вернее, для меня может стать одинаково важным то, что случилось сто лет назад и сегодня. В моем восприятии все существует одновременно». «Счастливая, — подумала я, — мне бы так». Я время слышу, вижу, осязаю. Переживаю, короче. Звучит забавно — переживаю время. Можно ли его пережить? «Оно уйдет, а я останусь», — писал поэт. Значит, надеялся его пережить.

Впрочем, иногда начинает казаться, что время — это людская выдумка и нет ничего, кроме череды событий, на которые мы набросили самодельные густые сети, сплетенные из разных хитроумных штуковин. «Время», — сказали мы гордо и сами же попались в свои тенета. Бьемся и не знаем, как вырваться. А времени как не было, так и нет.

Есть один только воздух, который струится и струится.

Одна моя ученица, забыв значение английского слова, спросила: «Что у нас send?» Как будто мы с ней заранее договорились: это будет означать то-то, а это — то-то. Может, и в самом деле мы (не я с моей ученицей, а мы все) условились, что у нас будет такое понятие, как «время», и теперь мучаемся с ним: теряем, тратим, догоняем, а оно терпит или не ждет.

«Нет времени», — говорим мы, объясняя, почему не в состоянии что-то сделать. Хорошо бы эти слова означали совсем другое. А именно то, что времени не существует — нет ни века, ни года, ни часа, ни возраста. Есть жизнь, которая требует не времени, а сил. Много-много сил, которых всегда не хватает.

* * *

Я говорю с пространством, с небом, с Богом,А отвечают мне последним слогом.Я вопрошаю: «Ждет меня беда?»,А мне в ответ — раскатистое «Да».«Какие годы лучшие на свете?» —Я спрашиваю. Отвечают: «Эти».

~

© Лариса Миллер, 2014

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2014

© ООО «Издательство АСТ», 2014

Издательство CORPUS®

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)

Сноски

1

Данин Даниил Семенович (1914–2000) — сценарист, прозаик, литературный критик, популяризатор науки, автор книг «Добрый атом», «Резерфорд», «Нильс Бор» и других. — Здесь и далее — прим. ред.