Читать интересную книгу Таинственная река - Дэннис Лехэйн

— Так ты пытаешься расколоть меня в отношении Дэйва, потому что хочешь узнать, не превратили ли эти типы его в человека, способного убить молодую девушку?

Шон пожал плечами.

— Можно считать, что так.

Произнося последнюю фразу, отец вертел в руках чашку с арахисом, стоявшую между ними; услышав ответ Шона, он отпил немного пива из своей кружки и сказал:

— Я так не думаю.

Шон усмехнулся.

— Ты настолько хорошо его знаешь?

— Да нет. Но я хорошо помню его, когда он был ребенком. Ничего похожего в нем не было заложено.

— Сколько прелестных детишек, став взрослыми, делают такие мерзости, что ты и не поверишь.

Отец, выгнув бровь, посмотрел с насмешкой на Шона и спросил:

— Уж не собираешься ли ты прочесть мне лекцию о природе человека?

— Просто привычка полицейского, — покачав головой, ответил Шон.

Отец откинулся на спинку стула; в его взгляде, обращенном на Шона, и в углах рта все еще проглядывала улыбка.

— Ну что ж, давай, просвещай меня.

Шон почувствовал, что краснеет.

— Да нет, па, я просто…

— Давай, начинай.

Шон понял, что остался в дураках. Удивительно, как быстро его отец смог повернуть дело таким образом; Шон чувствовал, что набор его приемов, применяемых при сборе визуально доступных данных, которые нормально срабатывают при контактах с большинством людей, выглядят в глазах его отца так, как будто мальчишка Шон пытается действовать как взрослый, но все его потуги не дают ничего, кроме внешнего, да к тому же еще и смешного для окружающих эффекта.

— Почему ты относишься ко мне с таким недоверием? Мне кажется, я немного разбираюсь и в людях, и в мотивах, которые толкают их на криминальный путь. Это ведь моя работа.

— И поэтому, Шон, ты думаешь, что Дэйв мог убить девятнадцатилетнюю девушку? Дэйв, который играл у нас на заднем дворе, этот ребенок?

— Я исхожу из того, что каждый способен на все что угодно.

— Так тогда и я мог бы сделать это. — Отец приложил руку к груди. — Или твоя мать.

— Нет.

— Может, тебе стоит проверить наши алиби.

— Господи, да я же совсем не то хотел сказать.

— Я ведь пока, слава Богу, не оглох. Ты сказал, что каждый способен на все.

— Если на то есть причина.

— А-а-а, — манерно протянул отец, — Прости, эту часть твоей фразы я не расслышал.

Он снова начал прежнюю игру — ловил Шона в им же самим расставленные ловушки, на манер того, как сам Шон вел игру с подозреваемыми в камерах. Не удивительно, что Шон стал хорошим дознавателем. В детстве у него был хороший учитель.

Некоторое время они сидели молча, и вдруг отец неожиданно произнес:

— Послушай, а может, ты и прав.

Шон в растерянности смотрел на отца, ожидая, что он скажет дальше.

— Возможно, Дэйв сделал то, что ты думаешь. Я не знаю. Я ведь помню, каким он был ребенком. Но я не знаю, каким он стал мужчиной.

Шон пытался посмотреть на себя глазами своего отца. Он пытался понять, верно ли, что отец видит ребенка, но не мужчину, когда смотрит на своего сына. Едва ли может быть наоборот.

Он припомнил, как дядья бывало рассказывали о его отце, самом младшем из двенадцати братьев в семье, иммигрировавшей из Ирландии, когда его отцу было пять лет. «Старина Билл», говорили они, когда речь шла о Билле Девайне, который пропал еще до рождения Шона. «Дикий», говорили они о нем. И вот сейчас Шону как бы вновь слышались их голоса и чувствовалась забота, проявляемая старшим поколением по отношению к младшим; большинство Шоновых дядьев было на двенадцать, а то и на все пятнадцать лет старше своего братца-поскребыша.

Все они уже умерли. Все одиннадцать братьев и сестер его отца. Но оставался еще самый младший ребенок семьи, которому вот-вот стукнет семьдесят пять и который словно в зимней спячке прозябает здесь рядом с полем для гольфа, в который никогда не играл. Он, единственный, кто остался, и все-таки самый младший, навсегда оставшийся самым младшим, всегда готовый противостоять даже самому слабому проявлению снисходительности к себе, от кого бы она ни исходила, а уж тем более от сына. В случае необходимости он готов был противостоять всему миру; больше того — он всегда был готов к тому, что такая необходимость возникает, он чуял ее, как только она начинала маячить на горизонте. Хотя все, кто обладал правом вести себя так по отношению к нему, давно уже покинули этот свет.

Отец посмотрел на кружку Шона и бросил на стол несколько монет в качестве чаевых.

— На сегодня хватит? — спросил он.

Они перешли через 28-е шоссе и направились к дороге, ведущей в кондоминиум, с ее асфальтовыми гребнями, выкрашенными в желтый цвет и дождевальной установкой, проложенной вдоль нее.

— А знаешь, что нравится маме? — спросил отец.

— Что?

— Ей нравится, когда ты пишешь ей. Понимаешь, открытка время от времени, иногда и без повода. Она всегда говорит, что ты посылаешь ей именно те открытки, которые она любит, и ей нравится, как ты их надписываешь. Она все их хранит в ящике комода, в спальне. У нее все еще хранятся открытки, которые ты посылал ей из колледжа.

— Понятно.

— Время от времени, понимаешь? Посылай ей весточки по почте.

— Конечно.

Они подошли к машине Шона, и отец, подняв голову, посмотрел на черные окна их двухквартирного дома.

— Мама уже легла? — спросил Шон.

Отец утвердительно кивнул.

— Утром она повезет миссис Кохлин на физиотерапию. — Отец протянул руку и резко тряхнул протянутую руку Шона. — Рад был с тобой повидаться.

— Я тоже.

— Она вернется?

Шону не надо было уточнять, кто такая «она».

— Не знаю. Я в самом деле не знаю.

Отец задержал взгляд на лице сына; над ними в фонаре горела желтая лампа, и Шон, глядя на лицо отца, заметил плохо сдерживаемое волнение от того, что его сын не находит себе места, что его сына бросили, причинили ему зло и боль, которая никогда не пройдет, потому что есть вещи, которые, если от них отнять какую-то часть, никогда уже не восполнятся.

— Ну ладно, — сказал отец, — выглядишь ты довольно хорошо. Похоже, не забываешь ты следить за собой. Кстати, ты не много пьешь, у тебя усталый вид, или это от чего-то другого?

Шон покачал головой.

— Да просто много работаю.

— Работа — это хорошо, — произнес отец.

— Да, — подтвердил Шон и почувствовал, как что-то горькое неожиданно поднялось и встало у него в горле.

— Ну…

— Да, пока.

Отец положил руку ему на плечо.

— Пока. Не забудь позвонить маме в воскресенье, — сказал он и, оставив Шона у машины, пошел к входной двери походкой человека, который как минимум на двадцать лет моложе.

— Береги себя, — сказал Шон; отец жестом руки подтвердил согласие следовать пожеланию сына.

Шон щелкнул клавишей дистанционного устройства, чтобы открыть машину, но, когда он уже положил ладонь на ручку дверцы, отец окликнул его.

— Послушай.

— Да, — ответил Шон и, оглянувшись, посмотрел на отца, стоявшего у входной двери; верхняя половины его тела едва виднелась во мраке.

— Ты правильно поступил тогда, что не сел в эту машину. Не забывай об этом.

Шон, опершись ладонями о крышу машины, подался вперед, стараясь в темноте увидеть лицо отца.

— Мы все-таки должны были бы защитить Дэйва.

— Вы же были детьми, — сказал отец. — Вы и знать-то не могли об этом. Даже если бы вы и могли, Шон…

Шон старался вникнуть в смысл того, что говорил отец. Он, похлопывая ладонями по крыше машины, силился увидеть глаза отца.

— Так об этом я и говорю.

— Да?

Он пожал плечами.

— Мне все равно кажется, что мы должны были знать. Не знаю как, но должны были. Ты так не думаешь?

Довольно долго отец и сын стояли молча; Шон слышал только шипение воды в дождевальной установке.

— Спокойной ночи, Шон, — сказал отец; его голос отчетливо прозвучал на фоне шипения водяных струй.

— Спокойной ночи, — ответил Шон и, дождавшись, когда отец скрылся за дверью, сел в машину и поехал домой.

21

Гоблины

Селеста, вернувшись домой, нашла Дэйва в гостиной. Он сидел в углу на потрескавшемся кожаном диване; у стоящего рядом кресла выстроились два ряда уже опустошенных им банок из-под пива; одну, недопитую, Дэйв держал в руке; на коленях лежал пульт управления телевизором. Он смотрел фильм, в котором все персонажи только и делали, что кричали истошными голосами.

Селеста сняла пальто в прихожей и остановилась у вешалки, наблюдая за игрой света на лице Дэйва и прислушиваясь к крикам, которые становились все громче и отчаяннее и перемежались с голливудскими звуковыми эффектами грохотом разлетающихся на куски столов и еще чего-то, что скорее всего напоминало звук с размаху брошенных на эти столы огромных туш.