Из некоторых источников известно, что вначале, после приговора, Русланову отправили на общие работы в село Изыкан Чунского района Иркутской области. Село стояло на берегу реки Лены. В окрестностях Изыкана было три зоны. Женская находилась на окраине Изыкана. Заключённые строили первую ветку БАМа Тайшет-Братск. По прибытии в Изыкан Русланову включили в бригаду по строительству нового клуба. Клуб строили на улице Мира, из бруса, просторный, большой. На работу заключённых водили строем. Охранники — двое расконвоированных. Когда по реке буксир тащил баржу с очередным этапом, Русланова пела какую-нибудь песню. По реке голос слышен далеко. Она это знала. Этап замирал, слушал.
Клуб построили к 7 ноября. На Октябрьскую Русланова дала в новом клубе первый концерт. Воспоминаний о нём не осталось. Но сохранились воспоминания о пребывании Руслановой в Озерлаге тех, кто отбывал срок вместе с ней. Или охранял её.
Из воспоминаний полковника госбезопасности С. К. Евстигнеева: «Я раза два-три встречался с ней и, конечно, много раз слушал её в концертах. Пела охотно и много, была недовольна, когда руководство ансамбля ограничивало её, давая возможность выступать другим участникам культбригады. …Внешность у неё неброская, лицо простое, волосы редкие, зачёсанные на две стороны с бороздкой на середине.
Ансамбль, где выступала Русланова, везде ждали, ибо это был высокохудожественный коллектив, в котором выступали профессионалы.
После освобождения Л. Руслановой я её года через два-три встречал на курорте в Железноводске, где она выступала с эстрадной группой».
Из воспоминаний пианистки, выпускницы Московской консерватории Татьяны Николаевны Барышниковой (Перепелицыной):
«Однажды зимой к нам в женский барак пришёл начальник культурно-воспитательной части Скрыгин и сказал: „К вам придёт ещё одна артистка, и я прошу вас встретить её должным образом, особенно не приставать с расспросами, но постарайтесь окружить этого человека вниманием, потому что человек этого стоит“.
Мы были страшно заинтригованы, но меньше всего ожидали, что через некоторое время к нам в барак в обезьяньей шубе с чёрно-бурыми манжетами, в сапогах тончайшего шевро, поверх которых были натянуты простые деревенские белые шерстяные чулки, в огромной пуховой белой шали войдёт Лидия Андреевна Русланова.
Когда она вошла, мы обомлели, потому что Русланова — это была крупнейшая фигура на горизонте советского искусства. Она вошла, села за стол, оперлась головой о руку и сказала: „Боже мой, как стыдно. Перед народом стыдно“.
К ней бросилась Л. А. Баклина[86], которая её хорошо знала по Москве. Они стали обниматься.
Мы все держались в стороне. Постепенно Лидия Александровна всех нас познакомила с нею. Мы не задавали вопросов, там не было принято расспрашивать, за что она сидит, почему сидит. Это не полагалось, тем более расспрашивать человека, который только пришёл с этапа. Мы раздели её, напоили горячим чаем. Так потихонечку, постепенно освободили ей место, постепенно выяснили, что у неё статья 58–10 (антисоветская агитация) и 11. С ней вместе был посажен один из старейших конферансье Советского Союза Алексеев, поэтому была 11 статья, групповая агитация. И кто ещё, я уже не помню.
О Лидии Андреевне Руслановой можно рассказывать очень много. Я хочу просто коротко сформулировать своё впечатление о ней.
Я не была с ней знакома в Москве. Бог меня простит, но я не была особой поклонницей этого жанра. Я редко её слышала в концертах. Впервые её услышала в юбилейном концерте в честь 10-летия „Пионерской правды“ в Колонном зале Дома Союзов. Я тогда была ещё школьницей. Телевидения тогда не было, изредка я её слышала по радио и видела её, может быть, пару раз в сборных концертах, которые очень часто бывали в Москве на самых лучших площадках. Но то, что я увидела в лагере, меня сделало самой искренней и самой горячей её поклонницей. Это была актриса с большой буквы. Это был мастер в самом значении этого слова. Удивительной красоты и тембра голос, поразительная способность к перевоплощению. Она играла каждую песню, она проживала каждую песню на сцене. Это было понятно буквально с первых звуков её голоса на сцене. И я, уже получившая к тому времени какой-то профессиональный опыт и навык и будучи уже знакома с профессиональными актёрами, я поняла, конечно, что это явление. Помимо этого она была удивительно добрым, поистине по-русски широким и щедрой души человеком. Она очень быстро сошлась со всеми нами.
Когда утром мы отвели её в барак к нашим мужчинам, она тут же нашла какие-то смешные байки, с большим юмором рассказала об этапе. Она не была страдающей, растерзанной, раздавленной. Нет, она держалась с мужеством и достоинством, которое в ней просто поражало, потому что это была звезда. И вот эта звезда оказалась в спецлагере под конвоем, в диких условиях. Она переносила это с поразительным мужеством. Сразу же ей были даны два баяниста, которые стали с ней готовить репертуар. Один из них был Юзик Сушко. Фамилию второго я не помню, он был „слухач“, но способный человек. Она начала с ними репетировать. Когда она репетировала, мы, затаив дыхание, слушали, подслушивали и старались освободиться от своих репетиций, чтобы посмотреть на чудо создания песни.
Первый её концерт состоялся зимой 1950 года. Прорепетировав несколько дней или недель, она подготовила определённый репертуар, и очередной наш концерт должен был завершаться её выступлением.
Её арестовали в Казани, во время концертной поездки, поэтому у неё с собой были прекрасные концертные костюмы. И вообще она была очень хорошо одета. Когда после окончания нашего концерта она вышла на сцену, зал замер. Огромная столовая была набита так, что яблоку было упасть негде. В передних рядах сидело начальство. Надо сказать, что во время наших концертов аплодисменты были запрещены, и поэтому огромная наша аудитория при всей любви и уважении к нашему скромному искусству не могла выразить это аплодисментами. Таков был порядок. Но мы к нему привыкли, притерпелись. Мы выходили без аплодисментов, мы уходили без аплодисментов со своей сцены. Важна была возможность просто работать. А когда вышла Лидия Андреевна, то зал совсем затих. У неё было чёрное платье, зашитое блестящими, так называемыми „тэтовскими“ камнями и на плечах была чёрно-бурая пелерина.
У Руслановой, помимо очень выразительного лица и прекрасного голоса, была удивительная жестикуляция. Особенно мне запомнился её жест, когда она руку, согнутую в локте, поднимала к своему лбу и таким царственным движением опускала книзу. Она вышла на сцену с двумя баянистами и спела первую песню. Мы, затаив дыхание, слушали её кто за кулисами, кто в оркестре (я сидела в оркестровой яме, где стояло пианино), рядом со мной на стуле примостилась Баклина. Мы, затаив дыхание, слушали звуки её голоса. Пела она удивительно, с такой силой, с такой проникновенностью. Это была какая-то лирическая песня, я, к сожалению, не помню её названия, потому что репертуар у неё был огромный.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});