А Постников просто ремесленник. Техникой владеет с грехом пополам, а таланта Бог не дал. А Анастасии Николаевне его выставка понравилась?
— Не знаю, спросишь у нее сам в следующую субботу, — Грищенко следил за секундной стрелкой часов. — Об искусстве тебе лучше с ней разговаривать. Кстати, говорят, свой триптих «Последнее воскрешение» Постников подарил Третьяковке.
Петр Максимович и тут же пожалел о своих словах. Они давали повод для продолжения почти выдохшегося разговора.
— Да кому нужна его пачкотня? — встрепенулся Сухой. — Я бы эту мазню в нужник деревенский не повесил. Это же курам на смех. Он же дерьмом собачьим пишет, а не красками. В Третьяковке его мазню бросят в запасник мышам на съедение.
Сухой приложился к бутылке.
— Оно, конечно, так, — согласился Грищенко. — В Третьяковке русских классиков выставлять негде.
Теперь разговор необходимо быстро закончить и уходить, решил он. Сухой, несомненно, являлся самой колоритной фигурой пансионата «Березовая роща», но Грищенко, общавшийся с художником только из-за пристрастия Анастасии Николаевны к авангардной живописи, всегда тяготился его обществом. Сухому бы отдыхать в домах творчества, в компании людей искусства, думал иногда Грищенко, там бы он нашел себе подходящую аудиторию, мог вещать и пророчествовать сколько угодно, высказывать самые парадоксальные суждения и находил бы себе немало благодарных слушателей.
Но Сухой почему-то не любил дома творчества, по возможности сторонился художников, объясняя это тем, что в компании себе подобных теряет индивидуальность. Кроме того, завистливая богема ревностно относится к его успехам и не может скрыть ликования в моменты провалов. «Стадо, собранное по принципу наличия творческих способностей — все равно стадо, — резюмировал Сухой. — Родственных по духу людей я быстрее найду среди коммерсантов».
Эти рассуждения Сухого Петр Максимович считал лживой болтовней. Лучше здесь в «Березовой роще», в компании состоятельных людей, некоторые из которых добились славы меценатов, продавать одно-два полотна в месяц, чем за бесплатно, пусть и с успехом, разглагольствовать в компании небогатых художников. Такое объяснение, придуманное Петром Максимовичем, все расставляло на свои места и даже вызывало некоторое уважение Грищенко к коммерческим способностям художника. «В конце концов, этот способ поиска состоятельных клиентов лучше, оригинальнее других способов», — думал Петр Максимович, разглядевший за экзальтированностью Сухого деловую сметку.
— Ладно, еще увидимся, — Грищенко рывком поднялся с кресла. — Спешу на завтрак, еще в буфет надо успеть. Анастасия Николаевна просила конфеты купить. Она, кстати, большой привет тебе передавала.
Грищенко пятился задом, все увеличивая расстояние между собой и Сухим.
— Спасибо, — Сухой потянулся к почти опустевшей бутылке ликера «Кофейные зерна». — Ей тоже привет, — художник казался задумчивым и печальным. — Две мои картины висят в Третьяковке уже год, — повысил голос Сухой. — Не в запасниках гниют, а представлены в основной экспозиции.
Но Петр Максимович был уже далеко, и отвечать не стал. Миновав быстрым шагом двери нескольких номеров, он приблизился к своему люксу, покручивая на пальце металлическое кольцо брелка. Избавившись от Сухого, он чувствовал такое облегчение, словно наполнил легкие свежим лесным воздухом, выбравшись из удушливого погреба. «Все эти творческие личности слишком заняты собой, чтобы замечать, что причиняют неудобства другим», — думал он, копаясь в замке.
* * *
Из-за двери он слышал телефонную трель. Посвящая выходные собственному здоровью, жене, приятным людям, он дорожил свободными днями, и поэтому его здешний телефонный номер знал очень узкий круг лиц, позволявших себе нарушать покой Петра Максимовича только в самых крайних ситуациях, когда без Грищенко не обойтись. Список этих лиц возглавлял, конечно же, Лазарев.
Чертыхнувшись, Грищенко переступил порог и, хлопнув дверью, оставил ключи в замке снаружи. Он заспешил в гостиную, где на журнальном столике стоял аппарат. Скорее всего, супруга, решил он, хочет напомнить о конфетах, а может, попросит взять для нее в библиотеке какой-нибудь журнал.
Однако в трубке возник совершенно незнакомый мужской голос, деликатно осведомившийся, разговаривает ли он именно с Петром Максимовичем. Все еще испытывая неописуемое облегчение после побега от Сухого, Грищенко бодрым голосом подтвердил свою личность и в свою очередь спросил, кто на проводе.
— Моя фамилия Хвостов, — сказал мужчина приятным баритоном. — Андрей Юрьевич Хвостов, мы с вами очно пока не знакомы, поэтому разрешите представиться: я новый референт Валерия Станиславовича Лазарева. Работаю у него вторую неделю. Поэтому нас с вами судьба, так сказать, еще не сводила, — послышался легкий смешок. — Неприятно, поверьте, что пришлось вас беспокоить так рано в выходной день. Но того требуют обстоятельства.
— Ничего-ничего, какие тут могут быть церемонии, — ответил Грищенко, напрягая память. Ни о каком новом референте по фамилии Хвостов в последних разговорах Лазарев не заикался.
«Странно, — подумал Грищенко, — телефонные переговоры Лазарев никому не перепоручает, связывается с нужным человеком сам, без посредников».
— Слушаю вас, Андрей Юрьевич.
— Сейчас я нахожусь в квартире Лазарева, — баритон в трубке звучал ровно. — Он вызвал меня к себе утром, сказал, есть поручения. А сам Валерий Станиславович уехал, меня же попросил связаться с вами. Велел сообщить, что в деле возникли новые обстоятельства, придется вносить коррективы.
— Какие еще коррективы? — начал беспокоиться Грищенко.
— Этого он мне не сказал.
Человек, назвавшийся Хвостовым, чихнул.
— Передать вам велел только это. Валерий Станиславович очень просил вас никуда не отходить от аппарата. Он свяжется с вами в ближайшее время. Вот, собственно, и все, что он просил передать.
— Понятно, — выдохнул Грищенко, испытывая нарастающее беспокойство. — А что вообще произошло? Какие-то неприятности?
— Этого я не знаю, — ответил Хвостов. — Вам перезвонят, не отходите от телефона.
Раздались короткие гудки отбоя.
Глава 19
Грищенко почесал затылок. Точно, каждая встреча с этим прохиндеем Сухим всегда заканчивалась какой-нибудь неожиданной гадостью. Вот угораздило столкнуться с ним в коридоре — и все утренние планы полетели к черту. Одна лишь встреча с Сухим — и нормальная жизнь превращается в театр абсурда. И нужно же было вернуться сюда за кошельком.
Петр Максимович посмотрел на часы и убедился, что к завтраку он уже не успеет. Еще не решив до конца, кого больше винить в том, что раз и навсегда заведенный порядок нарушен, жену с ее поручением, Сухого или себя самого, он прошел в прихожую, скинул, не нагибаясь, мокасины, сунул ноги в шлепанцы и повесил пиджак на крючок. Бесцельно побродив по номеру, он отправился на кухню и, наполнив чайник над мойкой, поставил его на электроплиту, решив выпить кофе.
Постепенно раздражение проходило, уступая место неясной тревоге.
Петр Максимович отправился в спальню, раздвинул тяжелые занавески и выглянул за окно. Легкий снежок, довольно морозно, судя по обильным выхлопам автомобиля, двигатель которого разогревали невдалеке от корпуса. Близкий еловый лес, дорога, уходящая в