– Спасибо, Пит, за теплые слова обо мне и моем отце, – поблагодарил его Джек. – А в том, что я стал хорошим капитаном, больше твоя заслуга.
Белый Пит улыбался и поглядывал с ласковой приязнью на Джека, превратившегося за эти годы из отчаянного мальчика в мужчину – крепкого, жилистого, отважного, способного принимать быстрые и правильные решения. У Джека, что слова слетали с языка резво, что сабля вылетала из ножен с неимоверной легкостью и скоростью. Пит любил Джека всей душой, как родного сына, которого у старика никогда не было. Что-то внутри боцмана растопилось и хлынуло потоком.
Пираты продолжали петь древние шутливые шанти, а те матросы, что были на палубе, даже сопровождали пение прихлопами и притопами, ритмично впечатывая ступни в сухую от жары палубу:
…Эх! Наш боцман, щетка-борода, сказал:Видал бы васВ те дни веселые,когда впервые влез на марс.Есть койки с емким рундуком,а лег бы ты в гамакКачаться ночь под потолком,иль на пол просто так.Не тянешь канат, не лазишь на марс,И если встретишь парусник,простись в последний раз.Недаром боцман-грубиян,надравшись, говорит:«Ты, брат, похож на моряка,как… транец [94]на бушприт [95]…» [96]
Пираты рассмеялись и продолжили петь.
Дикий Джек подавил улыбку, расползавшуюся у него по лицу.
– Пусть поют, сэр, – сказал боцман. – Языки у них ловко подвешены. А без шутки матросу в море грустно. Дуться и ворчать – хуже. Единственное, что я им никогда не позволю, так это блевать и сквернословить хуже меня.
– Да, – согласился с ним Джек. – Скоблить и драить палубу может кто угодно, а сочинять хорошие песни способен не каждый. Не кажется ли тебе, Пит, что смысл слов этой шанти несколько устарел?
– Нисколько, сэр, – ответил боцман, – не устарел. Ребята радуются, что они не те моряки, что были прежде. Они радуются, что ходят под парусами, дыша свежим воздухом, а не маслом машин.
– Да ты романтик, Пит, – сказал Джек.
– Бог миловал, сэр. Я – практик. И привык гладить морские титьки, как выразился Грин, при помощи парусов и ветра, а не винтов. Так безопаснее, если не хочешь проблем с пришельцами.
– Тьфу! Тьфу! Тьфу! – трижды сплюнул Джек через левое плечо. – Лучше не вспоминай о них. В этих водах часто встречаются бактериальные маты.
– Да. – Белый Пит посмотрел на поверхность воды за бортом. – И они любят такую погоду, засранцы. Холод им не нравится. Я как-то был в Беринговом проливе – там нет ни одного пришельца. Даже амфибий. Им теплые воды подавай. Как розовопопым барышням, которые стоят столько, что не приведи господь.
…Пропьем тряпье цивильноеВ прибрежных кабаках!Вот тут моряк – всегда моряк,Как повелось в веках! —
продолжали петь матросы.
– Вижу парус на горизонте! – вдруг раздался голос Шептуна, впередсмотрящего, находившегося на мачте в «вороньем гнезде» [97]. Он поправил зюйдвестку [98]и доложил: – На палубе! Четыре румба по правой скуле! [99]
Песня мигом стихла.
– Поворот на два румба! По реям! – громко скомандовал Джек и нахлобучил треуголку. Он повернулся к Белому Питу: – Пусть канониры верхней палубы займут боевые посты на всякий случай.
– Есть, сэр! – отчеканил боцман.
Зашлепали бегущие туда-сюда босые ноги, матросы бросились исполнять команду – вскарабкивались по смоленым выбленкам вант [100]на мачты, заняли место у брасов, выбирали шкоты, травили фалы и выполняли прочую такелажную работу. Вскоре зазвучала их новая песня, сочиненная командой в честь именин капитана:
Капитана мы уважим, раз-два!А врагам кулак покажем, раз-два!Пусть сойдутся якоря, раз-два!Враги пустят пузыря, раз-два!Мы им варежку задраим, раз-два!А затем на дно отправим, раз-два!Пропьем их утварь в кабаках, раз-два!А заодно друзей помянем прах, раз-два!
Боцман принялся дуть в свисток, руководя работами по уборке и постановке парусов в соответствии с ветром, периодически добавляя: «Быстрее, пока я вам задницы не надрал! Вы что, соли еще не нюхали?!» Он всегда был суров и неулыбчив, когда исполнял свою работу. Однако его нельзя было назвать жестоким, поскольку он никогда намеренно не обижал матросов и, если ругал, то за дело. Был очень строг, да, но справедлив, за что его уважала вся команда. Его густой, сердитый, похожий на лай голос разносился над палубой, не смолкая. А матросы раздергивали рифы [101], чтобы паруса стали вдоль ветра, крепили фалы и шкоты с подветренной стороны, чтобы паруса забрали ветер. Это было целое искусство.
Джек поднес бинокль к глазам, быстро оглядел горизонт от правой скулы до траверза [102]и заметил блеснувший вдалеке парус. Глаза капитана на его обветренном лице вспыхнули не хуже раскаленных углей. Постояв пять минут, Джек покинул шканцы [103], спустившись по правому квартердек-трапу, направившись по шкафуту [104]на полубак [105]. Там, возле турели мелкокалиберной пушки со спаренными стволами, словно резвые обезьяны, уже прыгали Бесноватый и Бурый, стягивая с оружия брезент и проверяя боезапас.
«Резво! Эти ребята обладают чудовищным чутьем к хорошей драке», – мысленно отметил Джек и нахмурился. Вжав в орбиты глаз бинокль, он долго всматривался в указанном впередсмотрящим направлении. Волны были невелики, так что галеру, шедшую к ним кормой и частью левого борта, было отлично видно. Джек даже рассмотрел развевающийся вымпел на грот-мачте, указывавший на попутный ветер.
Боцман, убедившись, что верхние и нижние лисели [106]поставлены и фрегат лег в нужный галс, последовал за капитаном и терпеливо дожидался его решения, стоя рядом.
– Это галера. Странная. Не очень-то похожа на торговую. Огромная, как синий кит. Ты видел ее прежде, Пит? – Джек протянул боцману бинокль. – Что скажешь?
– Хм… – Белый Пит приник к окулярам, несколько секунд всматривался вдаль. Отличная оптика позволила ему разглядеть знакомые обводы кормы судна. Лицо его помрачнело, а затем он произнес: – Разрази меня гром, если это не проклятая «Горгона»! Тридцать лет назад я лично поклялся выпустить кишки их капитану и намотать их на кабестан [107]!
– Почему каботажное судно идет так далеко от берега? – поинтересовался Джек.