и оттого, что он раздевает меня, и мое дыхание учащается, и руки сами обнимают его. Блаженство или сладость, никакого сопротивления. Все заканчивается слишком быстро, он крепко обхватывает меня, и я снова засыпаю, потом слышу, как он встает с постели, где-то вдалеке голос Майкен, и я снова проваливаюсь в сон.
Гейр сидит за кухонным столом в пижамных брюках и наливает кофе.
— Мама! — кричит Майкен. — Мне дали попкорн на завтрак!
Гейр делает глоток из чашки и ставит ее на стол.
— Она немного сбита с толку, — тихо произносит он.
— Майкен?
Майкен сидит с растопыренными пальцами, уставившись в телевизор.
— Мне кажется, она не очень понимает, что происходит, — поясняет он. — Никто никуда не переехал. Мы оба здесь, для нее это неожиданно, особенно то, что мы спим в одной кровати, обнявшись, — она все это видела, когда зашла в комнату.
Я и не знала, что она заходила к нам в спальню.
— Да, наверное, нам нужно с этим покончить, — говорю я.
— Ты правда этого хочешь?
Боже, какой глупый вопрос. Я достаю себе чашку из кухонного шкафа.
— Это само собой разумеется, — говорю я. — Когда я отсюда уеду.
Он встает и обнимает меня. Мне кажется, что так обнимать может кто угодно или вообще никто. Давно пора с этим покончить. Каждый раз, когда мы оказываемся в постели, то думаем, что это необходимо и неизбежно — ощущение, когда его кожа соприкасается с моей, уже не кажется таким знакомым, и мы прикасаемся друг к другу так, словно влюбленные. Слабость и бессилие, как будто я сдаюсь под натиском чего-то большего, чем я сама, капитулирую перед чем-то, что мне неподвластно. Душа моя мечется и словно делится на два набора чувств, и я все никак не могу осознать их и выбрать, какой использовать, какой из двух правильный, настоящий. Я хочу, чтобы он крепче обнимал меня, но когда его объятия сжимаются сильнее, оказывается, что это не то, что мне нужно. Я всегда считала, что в жизни обычного взрослого человека больше спокойствия, определенности. Я не представляла себе, насколько сложна проблема выбора для взрослого человека — что можно так метаться и все же сделать ошибку.
Осталось неделя нашей общей с Гейром жизни.
Мы садимся на кухне, каждый на свой стул.
— Нам нужно продолжать говорить друг с другом о трудных вещах, — говорит Гейр. — Нам нужно сотрудничать в воспитании этого ребенка.
Теперь он говорит «ребенок» и добавляет «этот». Майкен — это Майкен, восьмилетняя девочка. Ногти у нее быстро становятся длинными и грязными, если я не слежу. Она обожает играть в футбол, нанизывать жемчужные бусины на нитку, играть с куклами Барби. Ее нужно уговаривать, чтобы она пошла под душ. Гейр мог бы сказать «малышка», это бы, по крайней мере, не заставляло меня усомниться в его отцовской любви.
— Ты кого-то встретила? — спрашивает Гейр.
— Нет, — быстро отвечаю я, поворачиваюсь к нему и смотрю в глаза. — Я еще долго не собираюсь вступать в новые отношения.
Я закидываю одну ногу на бедро Гейра, и он машинально обхватывает мою ступню и сжимает ее. Потом он словно передумывает и отпускает ногу.
— А ты? — спрашиваю я.
Гейр качает головой. В том времени, когда мы были вместе, осталось бессчетное количество долгих часов, от которых мы никогда не сможем освободиться, которые по-разному связывают нас уже навсегда. Не всегда желанные, воспоминания могут быть невероятно сильными и личными, и они заставляют меня почувствовать облегчение оттого, что мы не остались вместе еще на несколько лет.
— Как думаешь, лак красивый? — спрашиваю я.
Он поднимает мою ногу, прищуривается и разглядывает ногти, покрытые лаком, потом отпускает ступню, словно его это больше не касается. Он все же кивает, как я и ожидала. На подоконнике в кухне расставлены пасхальные цыплята Майкен и украшения для яиц, собранные за много лет еще с тех пор, как она была совсем ребенком, и до сегодняшнего дня. У одного цыпленка очаровательная мордочка, он лежит на спине, задрав вверх лапки с лыжами, сделанными из палочек от мороженого.
Я отправляюсь к соседям и кормлю кота Ивонны и Калле. Вернувшись, я застаю Гейра у разделочного стола на кухне, он замешивает тесто на вафли. Повсюду лежат его поваренные книги, зубочистки, упаковки носовых платков. Он любит смотреть фильмы, пить виски, он обожает ракфиск[4]! И помимо всего прочего, когда я видела, как он сидел и поедал эту забродившую рыбу, в голове моей стучало: я его не люблю. Просто не выношу его.
Гейр взбивает тесто, а я подхожу к нему и обнимаю со спины.
Плечо его вздрагивает от прикосновения моей щеки.
Все, о чем мы спорили и ссорились. Качество и цена туалетной бумаги, количество сахара в каше Майкен. Садовая мебель. Помню, Гейр стоит, повернувшись спиной к кухонному светильнику, лицо практически полностью в тени, ест йогурт со вкусом дыни и клянется, что ноги его не будет больше в том садовом центре. Я страдала от нехватки влюбленности. И я думала: так не пойдет, я не могу оставаться рядом с человеком, который зацикливается на столь незначительных вещах. Он наливает жидкое тесто в вафельницу, пока я стою у него за спиной и обнимаю его, но я почти уверена: вафельница еще не нагрелась.
Нам нужно успеть в магазин прежде, чем он закроется.
Я не хочу стареть в одиночестве.
Я зарываюсь носом в его шею и нахожу его руку, провожу по пальцу с недостающими фалангами, но он высвобождает руку, чтобы стереть потеки теста тыльной стороной ладони. Во мне растет непреодолимое желание спросить его — сколько раз ты, Гейр, мыл туалет? Я размышляла об этом, когда сидела на работе, намазывала тресковую икру на бутерброды, пыталась следить за развитием событий в сериале по телевизору. Словно в этом и состоит моя ущербность — я одна мою туалеты. Нависаю над унитазами и тру, и тру.
Вчера Бритт спросила меня, почему мы с Гейром все-таки решили расстаться.
— Я пока не поняла этого до конца, — сказала она. — Убейте меня, если я ничего не чувствую, или не слышу, или неспособна услышать.
— На этот вопрос никогда нет очевидного ответа, — сказал Бобо, поднялся и подлил мне еще вина, а Сюзанна кивнула.
Когда Майкен было пять или шесть лет, мы как-то возвращались домой из парка Тюсенфрюд, начинал накрапывать дождь, дворники в машине не работали. Майкен устала, наелась сладкого и пребывала в своем обычном состоянии, когда она знала, что больше не о