от поцелуев.
Бобо и Сюзанна в танце опрокидывают высоченную пальму юкка, а я думаю о тех растениях, что стоят у меня дома в гостиной перед окном, как давно я их не поливала. Просто забыла об этом, а им нужна вода, потом мои мысли переключаются на Майкен, на то, что нужно ей. Новый непромокаемый комбинезон. Третья книга из той серии, которую она читает, новые кеды для физкультуры. Пластырь — с тех пор, как она ободрала коленку, у нас осталось совсем немного.
Я улыбаюсь смущенно и, как бы извиняясь, поднимаю руку, но он не останавливается, я упираюсь обеими руками ему в грудь и мягко отталкиваю его.
— Прости, — говорю я. — Я немного растеряна в последнее время.
Я немного растеряна в последнее время.
Я быстро возвращаюсь в комнату, он следует за мной и слегка покашливает, словно пытается прочистить горло, чтобы что-то сказать, но ничего не произносит.
— Ну а теперь время коктейлей! — кричит Бобо.
Но нет, мне нужно домой, завтра пасхальный вечер.
Ищу пальто.
— Спасибо большое за приятный вечер, — говорю я.
— Не уходи, — просит меня НРК. — Я хочу, чтобы ты осталась.
В том, как он это говорит, чувствуется вызов, смесь отчаяния и юмора, которая тут же добавляет ему шарма и на какое-то мгновение заставляет меня усомниться в том, что я действительно хочу уйти, но я ухожу.
В такси по дороге домой я думаю о Руаре. На часах половина третьего. Я прикидываю в уме, сколько ему теперь лет, сколько лет его детям, думаю, есть ли между ним и Анн интимная близость. Через некоторое время после того, как я встретила Гейра, Руар звонил и предлагал выпить кофе. Я думала, он хочет возобновить отношения. Я посоветовалась с Кристин и с Толлефом, сказала, что боюсь снова поддаться.
— Даже речи быть не может, — отрезала Кристин.
— Может, не стоит с ним встречаться? — мягко спросил меня Толлеф.
Но Руару нужно было мое прощение. Мы встретились в кафе, нам принесли по большому стакану кофе латте, почти белого из-за молока. Лицо Руара приобрело обыкновенно горестное выражение, голос звучал хрипло и тихо.
— Мне нужно утешение или отпор, но не равнодушие! Не смотри на меня так, Моника, — начал он. — Это невыносимо. Я старался. Да, я был непоследовательным, но я следовал за своими чувствами.
Утешение. Он хотел, чтобы я его утешала. Жалела или порицала, осудила за то, как он поступил со мной. Я чувствовала опустошение, бессилие, и мне нужно было зарядиться энергией в другом месте. Через два месяца после этого я забеременела Майкен.
Я возвращаюсь домой, в квартиру, которая уже перестала быть моим домом. Такси разворачивается перед подъездом и уезжает с зажженными огнями на крыше. На стекле маленького окошечка рядом с дверью виднеется отпечаток губ Майкен, на подоконнике лежат связанные шнурки и коробочка пастилок. В доме темно. Коробки. Словно они стоят у меня на пути и не дают мне начать новую жизнь. До того дня, когда новая квартира будет в моем распоряжении, осталась одна неделя. Состояние ожидания, которое невозможно ускорить, я не могу начать морально готовиться к переезду. Я не в силах понять, как Гейр решился остаться здесь, это лишнее подтверждение тому, что он не хочет двигаться дальше.
— Мое решение представляется совершенно правильным, — сказала я Бобо и Сюзанне. — Таким очевидным, что я не могу даже говорить об этом с Гейром. Грустно, конечно, расставаться, но в то же время замечательно.
В квартире тишина.
Дверь в спальню приоткрыта, и, войдя, я плотно закрываю ее за собой. Повсюду на полу мои вещи, которые я рассортировала. Гейр лежит на животе без одеяла, но в домашних шортах, он больше не спит без одежды. Левая рука и нога — под прямым углом к телу, он словно обрисован цветным мелком, как это делают с жертвами несчастных случаев.
Я раздеваюсь до нижнего белья и ложусь, я теперь тоже не сплю голой. В августе Майкен сказала: «Когда закончатся летние каникулы, во мне иссякнет вся радость, и станет совсем темно». Я думаю о том, как она входит в кухню утром, сонная. Когда-то давно она просила класть ей в ланч-бокс один бутерброд с коричневым сыром и один — с ветчиной, а потом ей это разонравилось, и она стала требовать, чтобы оба бутерброда были с клубничным джемом, но тут воспротивилась я, хотя Гейр сказал: «Да положи ты ей оба с клубничным джемом, хуже не будет, ей и это скоро надоест». И все же я не сдалась, я никогда не сдавалась, всегда должна была отстоять свое мнение, казавшееся мне единственно правильным. «В клубничном джеме один сахар», — отрезала я.
Я лежу и слушаю, как Майкен кашляет за стеной. В этой постели наш запах. Теперь мы зашли уже слишком далеко, став еще глупее, чем были, мы притворялись, что у нас нет причин для боли и злости, будто мы просто ссоримся и ругаемся из-за пустяков. Мы снисходительно смеялись над собой, целовались и занимались любовью. Но так не могло продолжаться. И как же мы все-таки похожи.
Из комнаты Майкен слышится кашель. В голове проплывают разрозненные картинки — зеленые луга и пасущиеся коровы, красные коровники, огни костров накануне Иванова дня, спальный мешок в палатке. Финские сани, несущиеся с огромной скоростью с горы. Сказочные и умиротворяющие сценки из детства, далекие от реальности, словно из книжек Астрид Линдгрен. У Майкен впереди еще несколько лет детства. Я думаю о том, чего мы так и не сделали, как будто оно еще толком не началось, мы едва начали петь песенки и читать детские книги, ездить в путешествия, зато мы погрузились в повседневные заботы днем и в пьянящее спокойствие вечером, когда она ложилась спать. А теперь у нее будет два дома. Еще с тех пор, как она была совсем малышкой, всякий раз, когда шел дождь, я пыталась вспомнить детское стихотворение Обстфеллера про дождь, но в голове вертелись только обрывки фраз: «дождик, дождик льет и льет» и что-то вроде «сегодня с неба кап-кап-кап», и каждый раз я думала, что надо бы найти это стихотворение в книжке или хотя бы посмотреть в интернете, но так и сделала этого.
Мне снится работа в саду, когда земля и торф прилипают к лопате, от них исходит кисловатый запах, а еще как я сижу одна в маленькой лодочке и качаюсь на волнах в море. Я почти не просыпаюсь от прикосновения рук Гейра, его дыхания