class="p1">- Мне нельзя подходить к тому дому, - ответила она, делая ударение на слове «тому».
- Да, и мне опять «пока рано знать» почему? – с улыбкой догадался молодой человек.
- Пока рано, - кивала Зоя. Но она как раз была серьёзна.
- Прекрасно, тогда я сам пойду и спрошу, можно ли мне видеть Джеймса. А когда он выйдет, я скажу, что вы хотите его видеть, – предложил Генрих.
«Ах, дорогой мой, если бы всё было так просто… Боюсь, если ты подойдёшь ко дворцу Холодной и спросишь кого-то из её челяди, тебя, наверное, пригласят войти внутрь, после чего ты, скорее всего, уже оттуда не выйдешь. А мне придётся бежать из города. Да и старику Джеймсу тоже не поздоровится». Для юной девушки всё это было ясно как божий день, а вот Генрих не понимал, о чём говорил. И её задача была объяснить ему, что нужно делать, при этом не вдаваясь в подробности. К тому же Зоя постепенно начинала проникаться симпатией к этому молодому человеку. А посему нужно было всё устроить так, чтобы и ему не угрожала опасность. Вот только как? Об этом она думала весь вечер, ещё с тех самых пор, как села в его электроколяску.
- Нет, - наконец произнесла девушка. – Вам тоже нежелательно туда ходить. Вас обязательно спросят, зачем вам Джеймс, и вы начнёте придумывать, и вашу ложь сразу раскусят, – она не стала говорить, что с ним будет, когда его уличат во лжи. А просто закончила: – Нужно что-то придумать. Например, встретить его, когда он выходит на улицу.
- А как часто он выходит на улицу? – резонно интересовался Ройке.
- Не имею ни малейшего представления. – Зоя пожала плечами.
Тут Генрих почему-то стал улыбаться, как будто она пошутила, и тогда дева спросила:
- Что смешного? Почему вы улыбаетесь?
- Просто вы так интересно говорите?
- Как? Что интересного я сказала? – удивлялась девушка.
- Ну, ни мои сёстры, ни их глупые подруги никогда не скажут: «Не имею ни малейшего представления», они скажут что-нибудь типа «ой, сие мне не известно». Или «Откуда же мне про то знать?».
Он говорил эти фразы, пытаясь придать им тон немного жеманный, женственный, – видимо, изображая своих сестёр и их подруг.
Зоя, конечно, посмеялась, так как делал он это забавно, но, с другой стороны, и призадумалась. Возможно, её язык был…
- Вы говорите слишком… литературно, - закончил её мысль Ройке. – Я давно понял, почему вы такая интересная. У меня создаётся впечатление, что вы многое знаете, многое умеете.
Эту тему нужно было прервать, развитие её привело бы к лишним, ненужным и очень несвоевременным вопросам, и поэтому Зоя кокетливо посмеялась, по-простецки махнула на него рукой:
- Ой, да будет вам…, - она увидала, что он уже доел всё, что было в тарелке, и спросила, переводя тему: – Кажется, вам это блюдо пришлось по душе?
- Признаться, да, это очень необычно и вкусно, - отвечал он.
- Тогда разлейте последнее вино и позовите официанта. Пока он принесёт счёт, мы допьём вино.
Так они и сделали. Потом, когда официант принёс счёт, Генрих изучив его, попытался заплатить, но Зоя настояла и заплатила сама, и Ройке нехотя согласился.
Вечер, переходящий в ночь, был великолепен, небо было усыпано звёздами, тонкий месяц сиял, фонари отражались в воде, музыка, богатая публика в ресторанах и на мостовой, кое-где люди даже танцевали, и Зоя, усаживаясь в экипаж, была в прекрасном настроении и чуточку пьяна от рейнского; тем не менее, дева не забывала, зачем она тут. И когда Генрих захлопнул за нею дверцу, она спросила:
- Герр Ройке, а когда вам нужно вернуть этот экипаж в мастерскую?
- О, батареи зарядятся за четыре часа полностью, работа мастерских начинается с семи, да и то начальник придёт не раньше восьми, так что до трёх часов коляска в нашем… в вашем распоряжении, фройляйн Гертруда.
- Ну, в таком случае, поедемте дальше по берегу озера, – предложила девушка.
- Прекрасная мысль, нет ничего лучше, чем прокатиться по набережной после ужина, – согласился её техник-водитель.
И почти бесшумно, на своих каучуковых шинах, экипаж покатил дальше по набережной.
Приятный лёгкий ветерок с озера чуть колыхал её вуаль, когда они свернули на Юнгфернштиг. Тут музыки и публики было поменьше, чем в том месте, откуда они приехали, зато великолепные дворцы один за другим тянулись вдоль всей набережной. Вся лёгкость вечера моментально испарилась, едва Зоя стала узнавать эти места. И немудрено, ей пришлось бежать по улице голой, в полуобморочном состоянии. Нет, никакого стыда она ни тогда, ни сейчас не испытывала; деве отчётливо запомнилось то её состояние: это было всепоглощающее желание выжить, лихорадочный поиск выхода. Она даже плохо помнила, как выбиралась из окна дворца, как пересекала улицу, как спускалась к воде. Всё было как в тумане, и только теперь, глядя на эти освещённые улицы, на сидящих в террасах и прогуливающихся людей, она понимала, что ей удалось уйти чудом. Чудом! И вот только теперь ей стало страшно; она достала из ридикюля флакон духов и, не экономя, стала брызгать на себя. На лиф платья, на подол, на рукава. Она не хотела, чтобы кто-то из тварей Холодной почуял её запах. А потом, спрятав флакон, она произнесла:
- Генрих, остановите экипаж вон там, в тени.
- У той чугунной ограды?
- Да прямо у чугунных ворот.
Это было хорошее место, как раз у самого тёмного здания на улице и как раз у единственного на всей улице разбитого фонаря. Зоя ещё подумала, что фонарь, быть может, разбит тут не случайно. Может, сами жильцы этого дома хотели, чтобы въезд в их двор по ночам не было видно всяким ночным прохожим.
А Ройке поставил коляску поближе к ограде и замер, и тогда дева произнесла:
- Вот в этом доме и служит тот самый Джеймс, с которым мне очень нужно встретиться.
- Хороший домик, - отметил Ройке. – Только почему-то тёмный, все окна в нем зашторены.
Зоя оглядывала дом и думала, позабыв ответить своему водителю. Да так и было, горела всего пара окон, по бокам от дверей, да лампы над парадным входом освещали широкую лестницу. И в этот дом им необходимо было проникнуть, чтобы добраться до старика с бакенбардами. А впрочем, может быть, ей и не понадобится