Читать интересную книгу Небесный летающий Китай (сборник) - Алексей Смирнов

Не отвечая, Лефшиц послюнил снимки, сделанные в кафе, и прилепил рядом, благо они были узкие, и рядом как раз оставалась полоска кладбищенского картона.

– Убить меня, что ли, хочешь? – шепотом спросила Клара.

– Спасти, – Лефшиц обнял ее вновь придавил. Казалось, что у него вот-вот разойдутся теменные швы, и ударит прозрачный фонтан. – Задержать, – он щелкнул зубами, и Кларе снова почудилось, но на сей раз – китовая решетка, в которой застревает мелочь. Клара уже давно перестала воспринимать себя оторвой, поспорившей на спиртное с такими же, как сама, идиотками. Левиафан вел ее, Левиафан одаривал ее. – Спасти тебя не удастся, потому что всему доброму, – он кивнул на веселые снимки, – всему этому существует противовес. Человек даже умеет бессознательно резаться ножом, наказывает себя за хорошую жизнь. Только человек устроен так снисходительно, что быстро забывает о плохом, а это неправильно. Ты можешь вспомнить о каком-нибудь особенно гадком, нестерпимом событии в твоей жизни?

Клара перевернулась на спину, благо Лефшиц уже отпустил ее, и крепко задумалась.

– Могу, – согласилась она.

– И как оно теперь? – не отставал Лефшиц. – Каким оно ощущается? Что ты чувствуешь?

– Ничего, – честно ответила Клара. – Как будто ничего и не было.

– Но правильно ли это? Ведь что-то было?

– И что с того, что оно было?

– А то, что после, когда тебя не станет, тебе освежат память, и ты с ужасом вспомнишь все неприятности, которые благополучно похоронила твоя заботливая память. И ты дашь трещину… ты сникнешь, ты ужаснешься… ты зашатаешься на тоненькой ниточке-лучике, по которой пойдешь к свету…. И ты упадешь, обязательно упадешь. Но я-то не из таких, – Лефшиц стряхнул с полки сразу несколько альбомов, три или четыре из них раскрылись. – Я ни о чем не забываю, и я останавливаю мгновения. Погляди сюда… это мой двоюродный братец-дебил, пробует делать куличики. Это наш кот, который вернулся с задней лапой, обмотанной проволокой до мяса… с нее сошла вся шкура… Вот еще похороны… вот бабушка в гробу, все надулись, стоят важные…

– Прекрати, – Клара села, взяла новенький телефон и стала крутить его в пальцах. – Если ты хочешь, чтобы всего было поровну, не забывай и про хорошие снимки. Море, пляж… Роды… Дни рождения…

– А зачем? – рассмеялся Лефшиц. – Я же и говорю тебе: человек так устроен, что о хорошем он будет помнить без всяких фотографий. Я помню все свои дни рождения… все подарки, которые мне принесли…

– Я, пожалуй, оденусь, – решительно сказала Клара. – Мне холодно здесь. Немного театрально получается, правда? Как в готическом романе. Но тут уж ничего не поделать.

Лефшиц нагнулся, собрал с пола вещи Клары, перебросил ей.

– Пожалуйста, – голос его был спокоен и даже равнодушен. – Но только не забудь телефон.

– Зачем ты даешь мне телефон?

– Дарю. Чтобы контролировать. Чтобы всегда знать, где ты. Чтобы попытаться уберечь тебя от судьбы, которая, конечно, не потерпит такого счастья, какое было сегодня.

– Тебе надо лечиться, – посоветовала Клара, но положила телефон в сумочку. У нее никогда не было сотового телефона. Этот был розовый, с веселыми зверьками.

– Я пытался тебя предупредить, – печально сказал Лефшиц, кутаясь в простыню. – Помнишь – я ведь не хотел в это кафе. Не хотел фотографироваться. Не хотел всего этого… – его передернуло – …хохота. А теперь я несу за тебя ответственность, и тут уж ничего не попишешь.

Клара стояла уже полностью одетой и взирала на Лефшица свысока. Она уже прикидывала, как подать дело, чтобы отспорить шампанское.

– Значит, ты будешь поминутно звонить мне? Проверять, как я? Что со мной?

– Ну, разумеется, – под очками Лефшица протянулась улыбка.

Клара обвела взглядом беспорядочно разбросанные фолианты с изжелта-коричневыми фотографиями.

– Ну… хорошо, – к ней возвращалось обычное стервозное настроение. – Проверим, какой ты кавалер. Какой ты верный рыцарь. Если звонков не будет, не будет и… сам знаешь, чего.

– Я это очень хорошо понимаю, – серьезно кивнул Лефшиц.

Клара представила, как сидит с подружками, и они заключают пари: позвонит через пять минут. Нет, через десять! Нет, через двенадцать! Забились, девки? По рукам?

Да они на говно изойдут, когда увидят, как прикипел очкарик.

– Это, конечно, пустая надежда – переиграть судьбу, – Лефшиц откинулся на подушки. – Помнишь притчу про Смерть?

– Ты мне ее пять минут назад рассказывал.

– Звонить можно сколько угодно, ловить каждый шаг, и все же…

– Кирпич на голову? – усмехнулась Клара. Ей не терпелось уйти.

– Хотя бы, – Лефшиц не стал с ней спорить. – Тебе хочется выйти из этого дома? Выходи. Только сначала… постой немного…

Он свесился, поискал в брючном кармане, достал телефон, но уже свой.

– Проверим, – пробормотал он негромко.

– Я не взорвусь?

– Нет, нет, – отмахнулся тот и набрал номер. В клариной сумочке заиграл Бизе.

– Работает, – успокоенно сказал Лефшиц. – Не забудь его заряжать и никогда не отключай. Я не буду донимать тебя слишком часто…

– Нет уж, пожалуйста! – Клара шагнула к столику, налила себе, залпом выпила. – Спасибо за интересное времяпровождение! И, конечно, за подарок.

– Пожалуйста, – тихо произнес Лефшиц, ворочаясь тушей под простыней.

Клара хрустнула дверью. Не так, чтобы хлопнуть и выказать хлопком разочарование, но достаточно громко, чтобы до Лефшица дошло: она уходит, и это важно.

Отныне эти хрустящие звуки сделаются для Лефшица водоразделом, границей между прошлым и мучительно гипотетическим будущим. И время распадется, подобно разрезанному запретному плоду.

Лефшиц поднялся с постели. Не одеваясь, вытянул из футляра бинокль, навел на улицу. Нащупал Клару, бегущую через дорогу. Нащелкал номер и с удовольствием увидел, как та притормозила возле химчистки, роясь в сумочке.

– Вечная любовь… – пропел он в трубку, прикидываясь Азнавуром.

– Дурак, – ответил кларин голос.

Лефшиц уселся за стол, взял яблоко, аккуратно разрезал его столовым ножом. Накрыл одну половину ладонью: яблоко. Отнял ладонь, накрыл вторую половину: яблоко. Распахнул обе ладони, разложил их по сторонам: снова яблоко. Соединил половинки и крепко сдавил, чтобы держались: то же самое яблоко. С тоненьким шрамом, похожим на ниточку, по которой шагаешь, покачиваясь бычком, к свету, изо всех сил стараясь не подкачать памятью и не свалиться в ледяные огни.

Посмотрел на часы. Дождался, когда пройдут двадцать минут, и позвонил еще раз.

За день он позвонил двадцать четыре раза. За клариными ответами он различал смешки и шутки ее подруг.

В последний раз он позвонил ближе к полуночи.

Звонил неделю. Пока не услышал от плачущей клариной приятельницы, а после узнал из новостей, что в двух шагах от дома, где Клара жила, Клара и была найдена, полураздетая, с полуотрезанной головой, без телефона. Она вынимала телефон, когда позвонил Лефшиц, и этой дорогой вещью привлекла внимание какого-то уголовника, бомжа, который только и караулил таких, с телефонами, одиноких и полуночных. Клара пыталась сопротивляться, и рассвирепевший уголовник располосовал ей шею.

Судьба, пробормотал Лефшиц. Река, река, омывающая ступни, уплывающие мгновения. Такие случаи известны, их много. Он даже слышал о чем-то подобном раньше. Странно было, что он не припомнил о такой опасности, когда подарил телефон. Подсознание коварно, подсознание гораздо на штуки, оно режет ножом, когда тебе мнится, будто ты, полный радости, чистишь картошку.

Лефшиц решил, что возьмет на похороны фотоаппарат. Если признаться с предельной честностью, ему нравилось фотографировать эти события, да и сами события нравились. Неизбежные издержки натренированной памяти, цепкой к недоброму. Во всем должны быть полнота и завершенность, альфа и омега. Разрезанного яблока не склеить, но можно сожрать его с косточками и даже с веточкой, и даже с листиком, который на веточке.

© июнь 2004

Ледник

Тебе лет пять.

Хорошо, пусть побольше. Пусть восемь лет или даже десять.

И ты заболел. Может быть, у тебя грипп, а может быть – корь, но это что-то неприятное – не смертельное, однако с высоченной температурой и полубредовым сознанием.

И на тебя накатывают волны.

Ты спишь, если можно назвать сном твое забытье, и видишь один и тот же короткий сон – десять раз, двадцать, тридцать.

В этом сне ты преувеличенно мал. Ты намного меньше, чем на самом деле – крошка, крупинка. Иногда ты не один, и с тобой – незнакомый в действительности приятель. Или подружка. Вы играете в камешки или собираете цветы, вы немного пританцовываете и напеваете бессмысленные простенькие песни, составленные из лепечущих слогов.

Ты старательно изображаешь беззаботность, но в глубине души знаешь, что страшное уже близко. Оно даже и показалось на горизонте, но ты упрямо делаешь вид, будто ничего не замечаешь, потому что боишься взглянуть и спешишь пережить последние секунды беспечности.