Читать интересную книгу Смертный приговор - Эльчин

Слова пронзали унижением - на людях! - но на студента Мурада Илдырымлы не произвели ни малейшего впечатления. С прежним спокойствием и решимостью он повторил, что завтра утром обязательно получит для старухи Хадиджи место на кладбище Тюлкю Гельди. Решимость молодого неуклюжего квартиранта, видимо, вселила сомнение и в моллу Асадуллу, и он больше не настаивал на сборе денег, молла знал, что от таких, на первый взгляд, незаметных людей можно ожидать чего угодно: один, в свое время бывший в махалле квартирантом, теперь работал в Центральном Комитете и имел пятикомнатную квартиру на берегу моря... И потом, если бы стали собирать деньги, первым пришлось бы раскошелиться самому молле Асадулле - довольно веский аргумент в пользу решительного студента.

Махаллинские женщины, следившие за происходящим из окна комнаты, которую снимал студент, откровенно обрадовались, что мужья не понесут расходы, и, глядя на студента Мурада Илдырымлы, стали повторять:

- Покойница так тебя любила!...

- Тебя больше, чем сына, любила, валлах!...

- Дай тебе бог здоровья!

- Да не лишит нас Аллах таких образованных людей, как ты!... Вы умные бываете!...

И Баланияз кивал головой, подтверждал слова махаллинских женщин:

- Ну конечно, это так! Конечно!...

А Хосров-муэллим смотрел на студента все так же - в немом молчании...

Отправляясь на стоянку личных машин на Баилове, студент сначала зашел в хозяйственный магазин и купил за рубль девяносто (сумма двух-дневного пропитания) длинный и острый хлебный нож. Теперь ему, закутанному в шаль, казалось, что холод хлебного ножа, спрятанного в нагрудном кармане, порой отрезает тепло керосинки, и тогда студент чувствовал ледяной холод ножа, но это чувство быстро проходило, таяло, пропадало в ночной темноте и покое Баилова.

Еще за два-три квартала до стоянки личных автомобилей на Баилове студент обычно чувствовал ее запах, бензино-масло-железный, студента волновал таинственный ночной настрой стоянки, потому что иногда в прибывающих сюда машинах, кроме владельцев, парней и мужчин, бывали и девушки, женщины, старающиеся скрыть лицо. Такие машины, бывало, останавливались на своем месте, но никто из них не выходил, и в тишине студент слышал звуки, доносившиеся оттуда... Потом такая машина либо опять уезжала и возвращалась через некоторое время с одним владельцем, либо пассажиры выходили вдвоем, воровато оглядываясь, быстро пробегали мимо караульной будки и исчезали в темноте. Студент Мурад Илдырымлы с колотящимся сердцем глядел на них сквозь щели и тотчас определял, что девушки - проститутки (некоторых он видел по вечерам перед кинотеатром "Азербайджан", они пару раз даже подмигивали студенту, задевали его рукавом, и студент, задыхаясь от волнения, ускорял шаги, уходил) или жертвы тайной любви; в темноте он не мог разглядеть ни лиц, ни нарядов, он судил по походке, по жестам, и, как ему казалось, безошибочно.

Иногда владелец машины пропускал женщину вперед, а сам, приоткрыв дверь будки, молча совал студенту в карман трешник или пятерку, и все это совершалось так быстро, происходило в такой гармонии с темнотой и тишиной ночи, с запахом стоянки, что студент не успевал возмутиться, выразить протест, даже злость и смущение приходили к нему позже, чем надо, когда дверь уже была закрыта и владелец машины исчез из виду. Когда те трешки и пятерки лежали у него в кармане, студенту казалось, что он носит с собой что-то скверное, что скверна проникает в его душу, и он стал раздавать эти деньги нищим у мечети Тазапир... Среди владельцев личных машин была и высокая, крупнокостная женщина средних лет (говорили, будто какая-то начальница), так она время от времени привозила сюда парней...

Студент и теперь чувствовал запах стоянки, но сегодня в нем не было ничего волнующего и таинственного, и не потому, что стоянка была пуста, а потому, что решимость, внезапно охватившая студента Мурада Илдырымлы под вечер в махалле, изменила весь его мир, привнесла в его чувства, в восприятие окружающего такую остроту, что он больше не волновался каждую минуту, как бывало прежде, не раздражался, не расстраивался, не впадал в тоску. Когда-то растертая на стене - и годами не сохшая штукатурка теперь вдруг абсолютно высохла, ни капли влаги не осталось...

А потом что было?., дрема была?., сон был?., галлюцинации были?...

Все бежали за лисой...

Все кричали...

- ...тюлкю гельди (лиса пришла)!...

- ...тюлкю гельди!...

-...тюлкю гельди!...

самой лисы не было видно, но все ее преследовали, все бежали следом за лисой, и на всех упал ярко сияющий рыже-желтоватый свет, какая-то бесчисленная масса людей под рыже-желтоватым светом с криками искала лису...

- ...тюлкю гельди!...

- ...тюлкю гельди!...

- ...тюлкю гельди!...

и старуха Хадиджа, как баба-яга, кожа да кости да ярко-рыжие от просроченной хны волосы, разметавшиеся по плечам и груди, и старуха Хадиджа тоже бежала вслед за лисой...

не бежала, а как будто летела...

старуха Хадиджа летела...

Баланияз... заслуженный деятель искусств Арастун Боздаглы... молла Асадулла... вернувшийся из армии сын хлебника Агабалы... заведующий отделом литературы Мухтар Худавенде... майор милиции Мамедов... молодой писатель Салим... Бедбин... седовласый, седобородый, пророк Сулейман... милиционер Аскер... женщина-начальница...

-...тюлкю гельди!...

- ...тюлкю гельди!...

- ...тюлкю гельди!...

и Хосров-муэллим уперся плечом в набитую ватой кожаную дверь кабинета директора кладбища Тюлкю Гельди...

и кожаная дверь тоже была цвета рыже-желтоватой лисы...

внезапно воцарилась тишина, бесчисленная толпа онемела и неподвижно встала...

и мозг студента стал шептать эти слова: лиса здесь!., лиса здесь!...

лиса здесь!...

смотри!...

смотри!...

кожаная дверь цвета рыже-желтоватой лисы отворилась настежь...

внутри была толпа...

никого узнать было невозможно, ни у кого не было лица...

только одетый в наряд, похожий на поповскую рясу, Абдул Гафар-заде, стоя посередине, низким голосом пел гимн Советского Союза, и вокруг головы Абдула Гафарзаде сиял рыже-желтоватый нимб...

и преследующие лису, и находящиеся внутри - все перемешались...

Вокруг были красные транспаранты, на красном сатине большими белыми буквами были написаны лозунги: "Успешно выполним планы одиннадцатой пятилетки!", "Да здравствует нерушимая дружба советских народов!", "Претворим в жизнь исторические предначертания XXV съезда КПСС!", "Слава ленинскому Центральному Комитету Коммунистической партии Советского Союза!"...

и все вокруг было заполнено портретами Леонида Ильича Брежнева, и все портреты были рыже-желтоватого цвета...

и портреты членов Политбюро не отличались друг от друга, все были рыже-желтоватого цвета: Суслов... Тихонов... Гришин... Кириленко... Громыко... Устинов... Черненко... Романов... Андропов... Кунаев... Пельше... Щербицкий...

в окошке машины вождя показалась рука-Леонид Ильич Брежнев провел рукой по рыже-желтоватым волосам, выпрямился и, чмокая губами, давешним поповским голосом Абдула Гафарзаде запел "Интернационал"...

Абдул Гафарзаде пел "Интернационал"...

потом все вместе - вся толпа, в которой никого нельзя было узнать, вместе с Л. И. Брежневым запела "Интернационал"...

... Когда утром студент Мурад Илдырымлы пришел на кладбище Тюлкю Гельди и вошел в ворота, то, конечно, во всех деталях вспомнил, как вчера майор милиции вытолкал, выгнал его отсюда, но не разволновался, не почувствовал себя оскорбленным, униженным, потому что решимость молодого и упрямого человека за всю долгую ночь не уменьшилась: он пришел убить директора кладбища Тюлкю Гельди, - и убьет.

Студент вошел в приемную, и впервые со вчерашнего вечера сердце его забилось взволнованно: Хосров-муэллим, в плаще и шляпе, сидел на вчерашнем месте - на стуле в углу приемной, но на этот раз глаза его были устремлены не на коричневую кожаную дверь директорского кабинета, а на входную дверь, он явно ожидал студента. И когда студент вошел, когда его глаза встретились с глазами Хосрова-муэллима, только тут впервые студент подумал: допустим, он убьет (а он убьет!) директора... Кто же получит место для могилы бедной старухи Хадиджи? И как обитатели махалли привезут и похоронят ее здесь?

Хосров-муэллим, глядя на студента, часто глотал воздух, и когда он глотал, острый кадык поднимался и опускался на его тонкой шее.

Женщина-машинистка, как и вчера, сидя на своем месте, колотила по клавишам, мешки под глазами стали у нее еще больше, веки опухли и покраснели, как будто она всю ночь плакала, теперь она ни на мгновение не поднимала голову от машинки, не взглядывала на молодую девушку-секретаршу, не улыбалась, как вчера, едва заметной улыбкой.

А красивая и молодая девушка-секретарша опять часто поднимала трубку ярко-красного телефона и говорила:

- Товарища Гафарзаде нет! Еще не пришел! - И хотя телефон звякал тихонько, как прежде, сегодня он не напоминал о надгробных камнях, напротив, сегодня студент в этой маленькой приемной вдруг ощутил деловитость муравейника во дворе управления кладбища: прак тичность торопливых указаний, поспешность выполнения как невидимые волны проникали в маленькую приемную.