Гераклит снова запыхтел, но уже более заинтересованно.
— Гераклита защищаю в тщетной надежде, — сказал первый мужик. — Так его и еще так!
— Хрен ты у него выпросишь!… Слушай дальше… А далее, те, кто утверждает, по Гераклиту, что первого тела не существует, не испытывают препятствия мыслить Время. Если же Время было бы первым телом, как хочет того Гераклит, то мыслить Время было бы затруднительно для них. Следовательно, сущее, по Гераклиту, не есть Время. Далее, сущее, по Гераклиту, есть воздух. Но Время сильно отличается от воздуха. И в каком смысле никто не назовет огонь, воду и землю Временем, так не назовет и воздуха. Следовательно, сущее не есть Время.
— Да-а… — вздохнул первый мужик. — Был бы Гераклит настоящим философом, уж он бы возблагодарил нас за такие умные рассуждения.
— Да где ему… — притворно не поверил второй.
Гераклит запыхтел еще пуще прежнего, порылся в складках необъятного гиматия, нашел-таки в нем монету и с размаху вложил ее сразу в две протянутые руки одновременно.
— Философия! — в восторге сказал первый.
— Ага. А как же, — согласился второй. — Я же говорил тебе намедни, что огонь Гераклита имеет то же значение, что и теплота в научной теории варваров Томсона и Клаузиуса.
— Нет… Подожди… — возразил второй.
Но продолжения дискуссии мы уже не услышали, потому что Межеумович неудержимо повлек нас вперед, к так, по-видимому, радостно ожидаемой им мировой революции.
Ну, мы и шли, растянувшись цепочкой. Впереди — Каллипига. За ней — Межеумович, не выпускавший из своих диалектических рук Гераклита. Позади — мы с Сократом.
— Друг мой, — сказал мне Сократ, — я замечаю, что в голове моей целый рой мудрости.
— Что за рой? — удивился я.
— Смешно сказать, — ответил Сократ, — но я даже думаю, что в этом содержится нечто убедительное.
— Что же именно?
— Мне кажется, что я вижу Гераклита, как он изрекает древнюю мудрость о Кроносе и Рее. У Гомера, впрочем, тоже есть об этом.
— Это ты о чем? — удивился я.
— Гераклит говорит где-то: “Все движется, и ничто не остается на месте”. А еще, уподобляя все сущее течению реки, он говорит, что “дважды тебе не войти в одну и ту же реку”.
— Это так. Я помню.
— Что же? Ты полагаешь, далек был от этой мысли Гераклита тот, кто установил прародителями всех остальных богов имена Реи и Кроноса? Или, по-твоему, у Гераклита случайно, что имена обоих означают течение? Да и Гомер в свою очередь указывает происхождение всех богов от реки Океана и матери Тефии. Думаю, что и Гесиод тоже. И Орфей где-то говорит:
Первым браку почин положил Океан плавнотечный,
Взяв Тефию, сестру единоутробную, в жены.
Так что все свидетельства между собой согласны, а все это соответствует учению Гераклита.
— И я согласен с Гераклитом, — сказал я.
— Но есть одна маленькая неувязочка, глобальный человек.
— Какая же? — спросил я. — Говори скорее.
— А вот какая… Видимо, нельзя говорить о знании, если все вещи меняются, и ничто не остается на месте. Ведь и само знание, если оно не выйдет за пределы того, что есть знание, — всегда остается знанием и им будет. Если же изменится сама идея знания, то одновременно она перейдет в другую идею знания, то есть данного знания уже не будет. Если же она вечно меняется, то она — вечно незнание. Из этого рассуждения следует, что не было ни познающего, ни того, что должно быть познанным. А если существует вечно познающее, то есть и познаваемое, есть и прекрасное, и доброе, и любая из сущих вещей, и мне кажется, что то, о чем мы сегодня говорили, совсем не похоже на поток или порыв. Выяснить, так ли это или не так, как говорит Гераклит, боюсь, будет нелегко. И несвойственно разумному человеку, обратившись к именам, ублажать свою душу, будто он что-то знает, между тем как он презирает и себя, и вещи, в которых будто бы нет ничего устойчивого, но все течет, как дырявая скудель, и беспомощно, как люди, страдающие насморком, и думать, и располагать вещи так, как если бы все они были влекомы течением и потоком. Поэтому, глобальный человек, дело обстоит, может быть, так, а может быть, и не так. Следовательно, здесь надо все мужественно и хорошо исследовать и ничего не принимать на веру: ведь ты молодой и у тебя еще есть Время. Если же, исследовав это, ты что-то откроешь, поведай об этом и мне.
— Вот тебе и на! — огорчился я. — Я только что окончательно проникся идеями Гераклита. Они мне очень нравятся. А оказывается, все нужно начинать сначала?
— Видимо, так, глобальный человек, — вздохнул Сократ.
Мы уже оставили позади бараки и пыльные улицы и теперь по асфальтовому, правда, в трещинах, тротуару приближались к базарной площади. Народу становилось все больше. Ведь каждое утро сибирские афиняне начинали с посещения торжища.
А толпа представляла собой весьма красочную картину. Хитоны, особенно у молодых людей, были яркими и разноцветными — пурпурными, красными, зелеными, синими. Белые одежды отделаны цветной каймой. У некоторых поверх хитона наброшен гиматий. Приличный гиматий спускается ниже колен, но не доходит до лодыжек. А на некоторых лишь одна хламида — короткий плащ, скрепляющийся на шее пряжкой и свободно падающий на плечи и спину. Головы людей, и тех, у кого густые и пышные волосы, и тех, у кого намечается или уже обширно разрослась лысина, непокрыты. У щеголей, вроде промелькнувшего Алкивиада, длинные надушенные и тщательно причесанные волосы. На ногах сандалии, прикрепленные ремнями, кирзовые сапоги, туфли разного цвета. На многих подошвах — резные надписи. Поэтому и в пыли и на асфальте то ли призывы, то ли приказания: “Следуй за мной”. И в самые разные стороны. Хоть разорвись!
Много и женщин, кто в столе — легком нижнем платье, а кто и в более плотном верхнем одеянии — пеплосе. Здесь шафрановые, пурпурные, зеленые, серо-голубые и золотисто-коричневые тона. А белая одежда с яркими каймами вся в рисунках и узорах. На ногах у женщин туфли на платформе или на шпильках. В руках — зонтик или веер из павлиньих перьев. Наряд дополнен украшениями — золотыми серьгами в виде спирали времени или с гравитационными подвесками, золотыми ожерельями, диадемы, браслеты на запястьях и кольца или золотые обручи на лодыжках. Завитые волосы, скрепленные шпильками и повязками, уложены в замысловатые фигуры, над которыми и сам Пифагор сломал бы голову.
Но вся эта красочная картина, безусловно, меркла перед шествием нашей небольшой группы. Каллипига с распущенными огненными волосами, без единого украшения на лице, руках и ногах, в прозрачной столе. Она, как ледокол, рассекала толпу. Межеумович в варварском, застегнутом на все пуговицы, костюме, немного засаленном и изрядно помятом от трудов на симпосиях, в тяжелых туфлях на толстой микропоре. Рядом с ним — тучный Гераклит в необъятном гиматии, набычившийся и босой. Позади — мы с Сократом, тоже босые, Сократ — в когда-то белом гиматии, и я — в умопостигаемых пифагоровых штанах.
Сократ успевал беседовать и со мной, и со встречными и попутными сибирскими афинянами. Так мы дошли до колоннады, украшенной статуями достойных и широко известных мужей Сибирских Афин. И перед нами уже открывалось безграничное пространство, отведенное под торжище.
Базар был устроен по плану. Для каждого рода продуктов и товаров назначены определенные места, чтобы покупатель точно знал, где ему найти хлеб и рыбу, сыр и неподержанные еще идеи и мысли, овощи и масло, где можно нанять для званного обеда депутата Думы, танцовщицу или повара. Торговцы помещались под открытым небом или в маленьких будках, сплетенных из веток или камыша, которые можно было быстро собрать и разобрать. Вокруг рыночной площади были лавки цирюльников, парфюмеров, шорников и виноторговцев. За особым прилавком меняли доллары на оболы и драхмы на рубли.
Чем ближе к торжищу, тем более оживлена и разнообразна толпа. Здесь и подлинные демократы и ненавистные всем олигархи, и бомжи, и лидеры самых честных партий и движений, и что самое главное — вечно колеблющийся, к кому бы примкнуть или за кого бы проголосовать, электорат со своей уникальной ментальностью. Заклинатели змей здесь соперничают с владельцами дрессированных и диковинных автомобилей, группы развеселых зрителей переходят от фокусника обещаниями к жонглеру словами, от глотателя клинков и пылающей пакли к “наперсточникам” и устроителям беспроигрышных лотерей. Ну, и, конечно же, вездесущие агенты славного Агатия, на льготных условиях предлагающие безмерно увеличить Время каждого желающего.