— Ты не спросил «Ты здесь, Мориарти»!!! — визжит мать Сильви из центра стаи.
— Не спросил? Извините…
— Нет, ты просто набросился на нее как ненормальный!
— Как сумасшедший…
— Извините. Извините, я забыл… Я был…
— Пьян! — вопит Сэмюэл. Слова зависают в воздухе. — Ты пьян, чувак. Да ты в стельку!
Все оборачиваются и злобно сверкают на него глазами.
— Это случайность. Наверное, просто задел лицо не под тем углом.
Сильви дергает Хелен за рукав.
— Очень страшно выглядит? — чуть не плача, спрашивает она, медленно отведя ладонь от лица. Ее нос похож на шарик клубничного сорбе.
— Не так уж плохо, — выдыхает Хелен и зажимает рот рукой. Сильви морщится и начинает плакать.
— Дайте мне посмотреть! Дайте мне посмотреть! Отведите в ванную! — хнычет она, и Коупы помогают ей подняться.
— Это просто дурацкий несчастный случай… — говорит Декстер. Сильви проходит мимо него, держась за руку матери и глядя прямо перед собой. — Хочешь, я тоже с тобой пойду? Сильви? Сильви? — Ему никто не отвечает, и он с жалким видом смотрит, как мать ведет ее по коридору и по лестнице в ванную.
Шаги затихают.
Декстер остался наедине с мужской частью семейства Коупов. Те злобно зыркают на него, как неандертальцы. Он инстинктивно сжимает в кулаке свое единственное оружие, плотно свернутый экземпляр сегодняшней «Дейли телеграф», и говорит единственное, что приходит в голову:
— Больно, наверное.
* * *
— Ну, как думаешь, произвел я хорошее впечатление?
Декстер и Сильви лежат на большой мягкой двуспальной кровати в гостевой комнате. Сильви обращает к нему лицо: маленький тонкий носик смотрит на него обвиняющим красным пятном. Она презрительно фыркает, но ничего не отвечает.
— Хочешь, чтобы я еще раз извинился?
— Декстер, все в порядке.
— Ты меня прощаешь?
— Прощаю.
— И по-твоему, они считают меня нормальным, а не каким-то там агрессивным психопатом или вроде того?
— По-моему, они считают тебя нормальным. Давай забудем об этом, ладно? — Она поворачивается к нему спиной и выключает лампу со своей стороны кровати.
Проходит минута. Как пристыженный школьник, он чувствует, что не сможет заснуть, если она еще раз не подтвердит, что все в порядке.
— Извини, что… облажался, — произносит он виноватым тоном. — В который раз!
Она опять поворачивается и нежно гладит его по щеке:
— Не говори глупости. Все было хорошо, пока ты меня не ударил. Ты им очень, очень понравился.
— А ты-то что обо мне теперь думаешь? — спрашивает он, по-прежнему сомневаясь.
Сильви вздыхает и улыбается:
— Я думаю, что все в порядке.
— Тогда, может, поцелуешь меня?
— Не могу. Кровь из носа пойдет. Завтра тебе компенсирую.
Сильви треплет его волосы и снова отворачивается. Довольный, он сползает ниже по кровати и кладет руки за голову. Кровать действительно огромная; она мягкая, белье пахнет свежестью, а за открытым окном стоит спокойная летняя ночь. Сбросив одеяла и покрывала, они лежат под белой хлопковой простыней, под которой виднеется изящный контур ног и узких бедер Сильви, изгиб ее длинной, гладкой спины. Надежды на секс испарились в тот самый момент, когда он нанес удар, да и есть угроза сотрясения мозга, но он все же поворачивается и кладет руку на ее бедро под простыней. Кожа у нее прохладная, гладкая.
— Нам завтра долго ехать, — бормочет она. — Давай спать.
Он смотрит на ее затылок: длинные тонкие волосы падают на подушку, открывая более темные завитки. Какой получился бы кадр, думает он, как красиво. Похоже на кадр из его проекта «Текстуры». Может, все-таки признаться ей в любви, только не прямо, например, сказать «Кажется, я в тебя влюбился»? Это и трогательнее, и меньше обязывает. Но нет, не время; не сейчас, когда на ее тумбочке все еще лежит кусок пропитанной кровью ваты.
Но Декстер все-таки чувствует, что должен хоть что-то сказать. Вдруг исполнившись вдохновения, он целует Сильви в плечо и шепчет:
— Знаешь, как говорят? — Он умолкает. Сделав паузу для эффекта, добавляет: — «Люди всегда причиняют боль тем, кого любят!»
Как это остроумно, как трогательно, думает он; но она не отвечает, а он, подняв брови, ждет, пока не понимает, что реакции не последует.
— Давай спать, ладно? — говорит она.
Чувствуя обиду, он ложится на спину и слушает тихий гул, доносящийся с шоссе А259. Где-то в другой комнате ее родители сейчас наверняка перемывают ему кости, и он, к своему ужасу, понимает, что ему хочется засмеяться. Он начинает похихикивать, затем смеется, пытаясь делать это тихо; но тело его трясется, и матрас под ним тоже.
— Ты что, смеешься? — бормочет Сильви в подушку.
— Нет! — отвечает Декстер и жмурится, чтобы сдержаться, но смех накатывает волнами, и он чувствует приближение очередного приступа хохота, поднимающегося из живота. В будущем всегда настает такой момент, когда даже самое ужасное происшествие из прошлого становится всего лишь забавным случаем из жизни, и он понимает, что это как раз такой случай. Одна из тех историй, которую он хотел бы рассказать Эмме Морли. Но он не знает, где сейчас Эмма Морли и чем она занята; они не виделись уже почти два года.
Надо запомнить этот случай. Когда-нибудь он расскажет о нем Эмме.
Декстер снова начинает смеяться.
Глава 13
Третья волна
Четверг, 15 июля 1999 года
СомерсетИ вот они посыпались. Роскошные конверты из тисненой бумаги ложились на коврик неиссякаемым потоком. Свадебные приглашения.
Это была далеко не первая волна. Кое-кто из их ровесников стали мужем и женой еще в университете, но то были балаганные студенческие пирушки, пародия на взрослую свадьбу, что-то вроде шуточных студенческих «званых обедов», когда все наряжались в вечерние платья и ели макаронную запеканку с тунцом. Вместо свадебных приемов устраивали пикники в местном парке, гости являлись в костюмах и бальных платьях из секонд-хенда, а потом все шли в паб. На свадебных фотографиях тех лет невеста с женихом обычно изображены чокающимися кружками пива; невеста при этом могла сжимать сигарету густо накрашенными красной помадой губами. Да и свадебные подарки были скромными: сборник модной музыки на кассете, долгоиграющая пластинка, фотоколлаж в дешевой рамке, набор свечей. Университетская свадьба была чем-то вроде забавной выходки, бунтарства в легкой форме — это было равносильно тому, чтобы сделать маленькую татуировку, которую никто никогда не увидит, или обрить голову в знак протеста.