Мысль эта пришла так просто… Как будто ночная бабочка влетела в окно, приоткрытое в сад. И сразу, как только она пришла, Эстер почувствовала, что огонь, от которого вся она сгорала секунду назад, гаснет, словно на него плеснули прохладной долгожданной водою.
«Господи, какое счастье… – подумала она. – Я свободна!»
Все слова о правильном выборе, которые ей приходилось говорить себе ежедневно в течение целого года, не стоили одного этого короткого слова: свободна! И как она могла не вспоминать его так долго, и зачем она его не вспоминала? Ради этих платьев, этих бриллиантов, этого дома, ради нескольких эпизодов, в которых она снялась за этот год в Голливуде? Да хоть бы и ради самой великой роли в самом великом фильме!
Все это было не то, что ведет человека по жизни. Почему, она не знала. Но что для нее это именно так, знала точно.
Смятение, только что царившее у нее в голове, исчезло. Голова стала ясная, мысли сложились в ней трезво и ровно.
«Уезжать сегодня глупо, – подумала Эстер. – Во-первых, надо решить, куда ехать. Вероятнее всего, в Нью-Йорк, там я хоть кого-то знаю. Во-вторых, не пешком же туда идти, надо добраться до Лос-Анджелеса, сесть в поезд. Это проще сделать утром, чем ночью».
Подумав все это, она встала, сняла с кровати покрывало, сняла платье, сняла драгоценности, бросила их на подзеркальник. Она устала, ей хотелось спать, и завтра ей предстоял хлопотливый день. Потом она подошла к двери и повернула ключ.
Никто не должен был мешать ее свободе этой ночью.
Глава 16
«Если я сегодня не найду, где переночевать, ничего страшного не случится. В Нью-Йорке полно бездомных, и никто не обращает на них внимания. Можно переночевать на скамейке в каком-нибудь сквере, а с жильем придумать что-нибудь завтра».
Нью-Йорк уже наплывал на нее, заглядывал в окна поезда. Он ошеломил Эстер так же, как в первый раз, потому в эти последние минуты перед прибытием ей и пришлось придумывать для себя какие-то успокоительные слова.
Когда она уезжала из особняка в Беверли, ей ничего придумывать не пришлось – ни для себя, ни даже для Бена.
Ночь она проспала как сурок, хотя он, кажется, стучал в дверь ее спальни и о чем-то спрашивал, и тон у него был недовольный. Но до этого ей не было дела. А утром, уже приняв ванну и одевшись в дорогу, она и вовсе была спокойна и даже весела. Но гнев, который поднялся в ее душе вчера вечером, оставался в ней, хотя и под спудом.
– Ты повела себя вчера странно, дарлинг. – Бен тоже был уже одет на выход. В его голосе звучало с трудом сдерживаемое раздражение. – Чтобы не сказать больше! Мне пришлось выдумывать для гостей какие-то глупости про твою внезапную мигрень. Непредсказуемость добавляет женщине перчику, не спорю, но есть обстоятельства, в которых она неуместна. Надеюсь, это случилось с тобой в первый и последний раз.
– Можешь быть в этом уверен, – кивнула Эстер. – И, кстати, можешь порадовать леди Маунтгэттен: твоя вульгарная подруга больше не помешает тебе навещать ее внучку.
– Та-ак… – протянул он. – Твои советские родители не научили тебя, что подслушивать некрасиво?
– Брось, Бен, – поморщилась Эстер. – Красота здесь ни при чем. Ты сам сказал, я делаю правильные выводы из того, что вижу. И из того, что слышу, тоже.
– А тебе не приходило в голову, – прищурившись, произнес он, – что я просто вынужден быть дипломатом? Что я не жажду жениться на Марджори Маунтгэттен, но при этом не хочу потерять расположение ее бабки?
– Я в это не верю, – отчеканила Эстер. – То есть моя вера здесь тоже ни при чем, просто я знаю, что ты врешь. Ты совсем не прочь жениться на внучке леди Маунтгэттен, это как раз то, чего тебе не хватает, чтобы твои миллиарды приобрели настоящую респектабельность. И ты ведешь себя совершенно правильно: вываживаешь ее, как рыбку на крючке. Еще немного, и бабушка с внучкой будут считать за счастье, чтобы ты к ним посватался. А если ты проявил бы поспешность, они еще чего доброго догадались бы, как сильно ты стремишься в их круг и клан. Я, может, и вульгарна, Бен, но уж точно не дура.
– Я и не считал тебя дурой, – задумчиво проговорил он. – Я вообще думаю, что до сих пор недооценивал тебя, дарлинг…
– А ты пообещай мне главную роль в твоем будущем фильме! – расхохоталась Эстер. – Скажи, что тебя посетило внезапное озарение и ты наконец разглядел во мне соперницу Греты Гарбо. Тогда я, конечно, закрою глаза на все глупости, о которых только что говорила, и буду и дальше выводить из твоего организма токсины, а потом…
– И куда ты, можно поинтересоваться, собралась уйти? – перебил ее Бен.
– Вот это тебя уж точно не касается, – отрезала Эстер. – Я могла бы сказать, что признательна тебе за помощь, но думаю, что расплатилась за нее сполна. Поэтому благодарить тебя не буду.
– Что ж. – Он встал, поправил галстук. – Ты всегда была решительна в своем выборе. Правда, я уверен, что сейчас ты в нем ошибаешься, но я ведь не могу вставить свои мозги в твою голову.
– Я и не испытываю такой потребности, – усмехнулась Эстер. – Прощай, Бен.
Она поднялась к себе, чтобы собрать вещи. Окно ее спальни выходило в сад, и она видела, как Бен идет по дорожке к машине, ожидающей у ворот. Он не оглянулся ни разу.
«А разве я хочу, чтобы он оглянулся? – подумала она. – Я хочу только, чтобы все это закончилось поскорее».
Ей хотелось этого до такой степени, что при мысли о том, чтобы подняться к себе в спальню дважды – она увязала вещи в два больших узла и не могла вынести к такси оба сразу, – при одной этой мысли ей становилось противно. Она открыла окно, примерилась и бросила один узел на клумбу. Потом взяла второй и спустилась с ним вниз. Таксист взглянул на нее с опаской.
– Это ваш багаж, мэм? – кивнул он на лежащий посреди клумбы узел.
– Конечно, – подтвердила Эстер, протягивая ему второй. – Положите в машину оба. Мы едем в Лос-Анджелес на вокзал.
Та Америка, которая началась для нее с первого дня – благополучная, располагающая, удобная, блестящая, – закончилась вместе с вереницей утопающих в зелени домов Беверли-Хиллз, и, наверное, закончилась навсегда.
И вот теперь на нее наплывала новая Америка – огромная, подавляющая, как небоскребы Манхэттена. И как она будет жить в этой совсем незнакомой стране?
– Вам плохо, мисс? – услышала она. – Извините, но мне показалось, вы побледнели.
Эстер вздрогнула и, отведя глаза от окна, взглянула на мужчину, сидящего напротив нее на вагонной скамейке. Наверное, он вошел в поезд недавно: за время бесконечной дороги от Лос-Анджелеса она перестала следить за сменой попутчиков. Он был военный – кажется, летчик. Впрочем, она не разбиралась в знаках различия вооруженных сил США, отметила только, что форма ему идет. Ну да она ведь идет всем мужчинам, в которых мужское начало отчетливо проявлено внешне.