Вопрос настойчиво возвращался всякий раз, когда Фарадин взглядывал на следящий экран. Опять на него напали сомнения. Как же ему хотелось обладать способностью впадать в этот таинственный спайсовый транс подобно Муад Дибу — чтобы прозреть будущее и ЗНАТЬ ответы на свои вопросы. Но, сколько бы спайса он ни поглощал, его обыкновенное сознание упорствовало в прикованности к единичному СЕЙЧАС, отражая целый мир неясностей.
На следящем экране появилась служанка, открыла дверь леди Джессики. Она поманила Айдахо, тот встал со своей скамьи и прошел в дверь. Служанка позднее предоставит полный отчет, но у Фарадина опять крайне разгорелось любопытство, он коснулся другой кнопки на пульте, увидел, как Айдахо входит в гостиную апартаментов леди Джессики.
Каким же тихим и выдержанным кажется этот ментат. И до чего же бездонны его глаза гхолы.
Глава 33
И свыше всего остального, ментат должен не специализировать, а обобщать. Есть мудрость в том, чтобы решения великих моментов принимались обобщателями. Узкие знатоки и специалисты быстро направят вас в хаос. Они источники бесполезного крохоборства, яростных пререканий из-за запятых. С другой стороны, ментат-обобщатель должен привносить в свой процесс принятия решений обычный здравый смысл. Он не должен отсекать себя от широкого размаха того, что происходит в мироздании. Он должен оставаться в состоянии сказать: «На данный момент в этом нет никакой настоящей загадки. Вот то, что мы сейчас хотим. Позже это может оказаться неверным, но мы это поправим, когда до того дойдет». Ментат-обобщатель должен понимать: все, что мы можем идентифицировать как наш мир, есть всего лишь часть большего явления. Но специалист смотрит вспять — он смотрит внутрь узких стандартов своей специальности.
Обобщающий смотрит вперед — он ищет живые принципы, полный знания о том, что такие принципы меняются, что они развиваются. Ментат должен вглядываться в характеристики самого изменения как такового. Не может быть постоянного каталога такого изменения, руководства по нему или справочника. Ты должен взирать на него как можно с меньшим количеством предубеждений, спрашивая себя: «И что же с этим делается сейчас?»
Карманная книга Ментата.
Был день Квизац Хадераха, первый из Святых Дней для последователей Муад Диба, день признания обожествленного Муад Диба, того, кто находится повсюду одновременно, Бене Джессерит мужского рода, в котором мужское и женское на изделие слились в неразделимую силу, чтобы стать Одним-во-Всем. Верующие называли этот день «айил», «жертвоприношение», в почитание памяти о его смерти, сделавшей его присутствие «повсюду настоящим».
Проповедник выбрал раннее утро этого дня, чтобы опять появиться на площади перед храмом Алии, пренебрегая приказом о своем аресте, об отдаче которого было известно всем. Хрупкое перемирие сохранялось между Жречеством Алии и мятежными племенами из пустыни, но перемирие это ощущалось в Арракине как нечто до осязаемости явно наполняющее всех беспокойством. Присутствие Проповедника усугубляло это чувство.
Был двадцать восьмой день официального траура по сыну Муад Диба, шестой после поминального обряда в Старом проходе, из-за мятежа состоявшегося позже положенного. Хотя даже военные действия не остановили Хаджж Проповедник знал, что площадь в этот день будет битком набита народом. Большинство паломников старались спланировать свое путешествие на Арракис так, чтобы застать Айил, «ощутить святое присутствие Квизац Хадераха в Его день».
Проповедник вошел на площадь с первым рассветом, и площадь уже была заполнена верующими. Он небрежно держал руку на плече юного проводника, и ощущал в поступи того циничную гордость. Теперь при появлении Проповедника люди подмечали каждый нюанс его поведения. Такое внимание было не столь уж неприятно юному поводырю. Проповедник просто принимал его как неизбежное. Заняв позицию на третьей ступени храма, Проповедник подождал, пока уляжется шум. Когда по толпе волной разлилось безмолвие, и стали слышны торопливые шаги тех, кто тоже спешил на площадь послушать, он откашлялся. Вокруг него еще стоял утренний холод, свет из-за горных вершин еще не заполнил площадь. Он ощутил пасмурное молчание огромной площади и заговорил.
— Я пришел воздать дань почтения и проповедовать в память Лито Атридеса II, — провозгласил он голосом столь сильным, что напомнил голос песчаного червя в пустыне. — Я делаю это из сочувствия ко всем страдающим. Говорю вам то, что умерший Лито познал, что завтра еще не наступило и может никогда не наступить. Здесь и сейчас — вот единственные доступные нам для нашего обозрения время и место в нашем мироздании. Говорю вам впитывайте этот момент, понимайте, чему он учит. Говорю вам, усвойте, что мужание и смерть правительства так же явны, как мужание и смерть его подданных.
По площади прошел встревоженный ропот. Не смеется ли он над смертью Лито II? Интересно, не сейчас ли Храмовые Стражи накинутся и схватят Проповедника?
Алия знала, что такого не будет. Это был ее приказ на сегодня: оставить Проповедника в покое. Она укрылась под хорошим стилсьютом, маска влагоуловителя скрывала ее нос и рот, и под общепринятым плащом с капюшоном спрятались ее волосы. Она стояла во втором ряду от Проповедника, внимательно за ним наблюдал. Пол ли это? Годы могли изменить его именно так. И он всегда идеально владел Голосом — так что трудно опознать его по речи. Этот Проповедник делал с голосом все, что хотел. У Пола бы не получилось лучше. Она чувствовала, что должна установить его личность, прежде чем предпринимать действия против него. Как же его слова ее ошарашили!
В заявлении Проповедника она не ощутила никакой иронии. Он пользовался соблазняющей привлекательностью четких формулировок, провозглашаемых с забирающей искренностью. Люди лишь на момент могли споткнуться, ухватывая смысл его слов — и осознать, что он и предполагал заставить их споткнуться, в такой манере их наставляя. Он, разумеется, уловил реакцию толпы и сказал:
— Ирония часто маскирует неспособность выйти за пределы собственных самонадеянных убеждений. Я не иронизирую. Ганима сказала вам, что кровь ее брата не может быть смыта. Я согласен.
— Да будет сказано, что Лито ушел туда же, куда и его отец, сделав то же самое, что его отец совершил. Церковь Муад Диба говорит, что ради собственной человечности он выбрал курс, который может показаться нелепым и сумасбродным, но который оценит история. Что история переписывается даже сейчас.
— Говорю вам, что есть и еще урок, который нужно усвоить из этих жизней и этих завершений.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});