— Встречное судно, — позвал из ходовой рубки Серегин. — Но, кажется расходимся чисто.
— Слово «кажется» не должно существовать в лексиконе моряка, Серегин, — строго сказал Русов. Кинув на карту циркуль, он вышел из штурманской рубки в ходовую и взял бинокль. Окна были открыты, в рубку теплыми потоками вливался воздух, в соленом запахе которого уже улавливался сочный, волнующий дух земли. Да, расходились чисто, черный, низко сидящий в воде танкер с желтой надписью на бортах «Тексако» мощно вспарывал острым форштевнем синюю воду. Белые, пенные буруны вскипали и расходились справа и слева от него крутыми, глянцево сверкающими в солнечных лучах волнами. — И все же чуть отвернем. Пять градусов на правый борт, Серегин.
— Есть, пять градусов на правый борт, — ответил матрос, нажал кнопку рулевой колонки, танкер ушел чуть в сторону, кнопка щелкнула и, проследив несколько мгновений за стрелкой курсометра, Серегин доложил: — Ушли на пять градусов от генерального курса, товарищ старший помощник капитана.
— Так держать, Серегин. А то «кажется».
Серегин усмехнулся, потоптался, глянул сбоку на Русова. После той дурацкой, лунной ночи всем участникам легкой схватки на пеленгаторном мостике было стыдно и досадно за самих себя: ведь старые морские волки, а вели себя как петухи, впервые в жизни увидевшие курицу. Русов нахмурился, пожал плечами: что же произошло с ними? Рассорился с Куликовым, мальчишка глядит исподлобья, отворачивается при встрече, как и Серегин, разговаривает лишь официальным тоном: «товарищ старший помощник», а лишь кончилась вахта, бежит из рубки. Хотя как не бежать? Виктория его уже поджидает то где-нибудь в корме, под шлюпками, то на том же пеленгаторном мостике. Русов закурил, выглянул из окна рубки: матросы красили фальшборты, а боцман и сеньор Фернандо Ортега — полубак.
Русов пожал плечами — миллионер! Образ миллионера в его сознании сложился еще в детстве: толстопузый, мордатый, с толстенной сигарой в зубастой пасти — «мистер Твистер, бывший министр». Вот ведь сила искусства!.. Позже Русов неоднократно встречался с миллионерами, и каждый раз, ожидая встречи, представлял себе «мистера Твистера», а видел совсем других людей. Русов был знаком с господином Рейнером, совладельцем судостроительной фирмы в финском городе Раума. Там они получали сухогруз «Кандалакша», и Русов был в приемной команде. Они конфликтовали с фирмой, да еще как: в общем-то финны строили отлично, не придерешься, но все ж попытались вместо нового «вспомогача» двигателя, вырабатывающего на стоянках ток, подсунуть отремонтированный. И так все чистенько сделано, что просто надо быть чертовски опытным механиком, чтобы заметить зачистки на якоре коллектора. Ребята из приемной команды заметили, и Русов вместе с капитаном вел двухчасовую беседу с господином Рейнером, сухощавым, подвижным, спортивным мужчиной лет сорока. Тот Рейнер был чемпионом страны по буерному спорту и по утрам пробегал десять километров по холмам вокруг Раумы, прежде чем садился в свой синий «кадиллак» и ехал на работу. Когда сдавали судно, работать приходилось по двенадцать-четырнадцать часов, и господин Рейнер был в своем кабинете или среди рабочих на «Кандалакше».
А во время захода танкера в порт Форталеза, это было первое советское судно, посетившее небольшой южноамериканский порт, Русов оказался в гостях у сеньора Роландо Капчикоса, миллионера, владельца судоходной компании «Саравакка». Невысокий, плотный сеньор Роландо оказался отличным знатоком шахмат, дома у него была великолепная библиотека, в которой насчитывалось более шестисот книг по шахматам. И среди них избранные партии Ботвинника и Смыслова. Они сыграли с Русовым десять партий, восемь из них Николай продул, доставив сеньору Роландо громадное удовольствие: он выиграл у русского! Отчего-то сеньор Роландо считал, что русские подряд все отличные шахматисты... Нет, совсем не такими оказались миллионеры, какими они живописались Маршаком, но одна черта была для них общая: отчаянная, яростная борьба за каждую копейку, жажда прибыли хоть на грош. Как отчаянно бился господин Рейнер за тот двигатель, уговаривал русских, сулил им с капитаном богатые подарки, лишь бы приняли «двигун» как новый. И форталезский сеньор-шахматист содрал с русских самую высокую цену: так уж случилось, рыболовный флот, работавший в ту пору в юго-западных широтах, оказался без топлива. И выгоднее было купить его в Южной Америке, чем бежать за своим в Россию. Нажился тогда сеньор Роландо, да еще как.
И вот теперь быстро оклемавшийся миллионер ловко и сноровисто красит вместе с боцманом, с которым он очень подружился, полубак, а его дочь с Жоркой Куликовым — трубу. Русов прислушался: хохочет. Он сделал несколько глубоких затяжек, даже голова слегка закружилась, сдавил окурок пальцами, поглядел на танкер фирмы «Тексако» — они уже расходились, можно было и не отворачивать с генерального курса, но береженого и бог бережет.
— Серегин, пять градусов на левый борт.
— На генеральный курс, товарищ старший помощник?
— На генеральный, товарищ Серегин.
И вот теперь миллионер сеньор Фернандо Ортега ловко, очень умело красит полубак. На голове у сеньора шляпа, проеденная молью, ее где-то отыскал в своих кладовках боцман, и брюки же рабочие, заляпанные краской, на миллионере боцмановы. Они закатаны у сеньора Фернандо по колени. Ноги у миллионера слегка кривоватые, стоит он на палубе твердо, крепко. Жарынь, и сеньор Ортега, как и почти все матросы, раздет по пояс; под шоколадной, лоснящейся от пота кожей рельефно выступают мышцы. Боцман подходит к сеньору Ортеге, вместе они осматривают дверь, которую только что покрасил Ортега, и Дмитрич, кивнув, поднимает вверх большой палец: отлично сработано.
Смеются. Русов покосился на Серегина и вышел на крыло мостика, поднял голову: Жорка и девушка сидели рядышком в подвешенной на стропах люльке, красили трубу. Одной рукой Куликов придерживал девушку, другой — малевал. Но что за покраска. Краска ложилась неровно, там и сям сквозь нее просвечивал рыжий сурик.
Какая тут работа, когда возле твоего сердца бьется под тоненькой тканью жаркое сердце бразилианки? Однако трубу надо красить как следует, и, войдя в рубку, Русов сказал в микрофон:
— Куликов, вся труба полосатая, как зебра, — поглядел на часы и добавил: — Палубной команде заканчивать покрасочные работы, через полчаса ужин.
Вышел на крыло мостика. Жора и Виктория торопливо закрашивали рыжие пятна, и труба приобретала опрятный вид. Окинул взглядом палубу — там тоже дело подходило к концу. Полубак уже был покрашен. Дмитрич и сеньор Фернандо Ортега стояли в углу палубы, боцман лил бразильцу в ладони солярку, и тот кивал ему тяжелой, с копной черных прямых волос головой: «Биен, сеньор Дмитришь, биен».