Читать интересную книгу Статьи из газеты «Труд» - Дмитрий Быков

«Гадкий утенок» Гарри Бардина — лучшее культурное событие года.

Эпидемия опросов «Что вы считаете культурным событием года?» никогда меня особенно не радовала, но 2010 год был для меня в этом смысле уникален: культурное событие вспоминается сразу. Это премьера «Гадкого утенка» Гарри Бардина. Бардин попал в самый-самый нерв.

Я не буду здесь говорить о профессиональных достоинствах этой грандиозной полуторачасовой мультоперы, музыку для которой сочинил Чайковский, а со стихами расстарался Юлий Ким, и это, по-моему, лучшее его сочинение за последние годы. Вряд ли кто мог представить, что из знаменитой главной темы «Лебединого озера», в которой так и слышатся мощные лебединые взмахи, можно изготовить такой разухабисто-блатной гимн птичьего двора: «Мало тебя лупили! Кому ты нужен с дружбою своей? Чтобы тебя любили, ты должен быть короче и жирней!»

Но когда речь идет о Чайковском, Киме или Бардине, отпускать профессиональные комплименты как-то не очень прилично, поскольку первый — давно памятник, а двое других отмечены таким числом наград и такой любовью, что должный уровень уж как-нибудь обеспечат.

Суть в выборе темы: главная проблема России, как она обозначилась в этом году, — страшная озлобленность, придавленность, подпольность. И обращается эта злоба не на первопричину, не на рабство, для большинства привычное и даже комфортное, а на чужака: нетерпимость ко всему другому, в особенности талантливому, — коренная черта этого социума. Мне возразят, что она присуща всей человеческой природе, и я соглашусь: разумеется!

Просто во всем мире человечество с этой своей природой пытается бороться. А у нас эта природа действует в чистом виде, и чем ты природнее, тем лучше. Патриотичностью у нас называется именно потакание первобытным инстинктам: местничеству, землячеству, лени, ксенофобии. Кто наделен этими чертами в превосходной степени, тот и патриот.

Признаваться в том, что тебя травили, у нас считается неприличным. Между тем все талантливое здесь непременно проходит этот этап — он что-то вроде прививки, необходимой закалки. Но фильм Бардина, точно следующий сказке Андерсена, напоминает о важном, если не о главном: травят ведь не слабых, таких как раз терпят. Слаб в этом фильме червяк-интеллигент, прячущийся от всех и восклицающий: «Как страшно жить!» Его почти и не трогают, даже есть брезгуют. А травят потенциально сильных, тех, кто может превратиться в лебедя и наглядно доказать ничтожность всего этого птичьего стада.

Весьма часто сильному удается выжить — правда, в изрядно ощипанном виде, — но никак не реже его затаптывают, потому что объединенный птичий двор, дружно исполняющий: «Слава-слава-слава, птичая держава!», — страшная сила. Кстати, один символ у Бардина особенно хорош: его Утенок, гонимый всеми, вынужден ночевать в свернутом флаге. Патриотизм бывает не только прибежищем негодяев — Родину по-настоящему любит тот, кто не любит толпы.

Эта картина прошла в России по немногим экранам, но триумфально принята во всем мире и сделалась одним из чемпионов Сети по числу скачиваний. Мои дети уже знают ее наизусть. Андерсен, как и Бардин, считал, что с детьми надо разговаривать серьезно: кто-то должен им объяснить, как связано нынешнее состояние России со школьными травлями и нетерпимостью к соседу. Я не сумел бы. А Бардин сумел. И это главное культурное событие года, по крайней мере для всех родителей.

№ 246, 30 декабря 2010 года

Возвращение мистера Вольдемара

Начало нового года ознаменовано двумя знаковыми событиями: массовыми отключениями электричества в Подмосковье — частью плановыми, частью стихийными — и обещанием Сергея Мавроди возродить МММ.

Все это — вкупе с уличной политикой, напомнившей о себе бурными митингами и демонстрациями, вкупе с откровенным блатным террором, примером которого стала Кущевская, с параличом власти и неадекватностью судебной системы, с финансовой турбулентностью и таянием стабфонда — окончательно фиксирует возвращение 90-х, которые, собственно, никуда и не уходили. Как никуда не уходит гной из абсцесса, который вскрывать не стали, а вместо йода залили сиропом.

Тучные, или нулевые, или путинские годы отличались от 90-х ровно по одному параметру — больной находился в коме. Я люблю применительно к этой эпохе цитировать рассказ Эдгара По «Правда о случае мистера Вольдемара». Там умирающего от туберкулеза подвергли врачебному эксперименту — загипнотизировали, или, как это называлось тогда, месмеризировали. Он застыл, похолодел, почти перестал дышать и в таком полузагробном состоянии пролежал полгода. Когда же его решили разбудить, он разложился буквально под руками у врачей, превратившись в «отвратительную гниющую массу».

Ровно то же происходит теперь и с нами: десять лет мы проспали, ничего сущностного в себе не изменив. Денег стало побольше, коррупции тоже. Ни с производством, ни с социальной политикой, ни с наукой, ни с судебной системой, ни с дорогами ничего переломного не произошло. Закон не работает, бюрократия и воровство непобедимы, олигархия еще крепче срослась с властью (только теперь они все еще и земляки, и отчасти коллеги, и даже дачный кооператив был у них, говорят, общий).

Почему Россия сегодня проснулась? Уж конечно, не потому, что изменилась сырьевая конъюнктура. С этой конъюнктурой как раз все в порядке. Просто проблемы, накопившись и перейдя в новое качество, напомнили о себе — их уже нельзя не замечать. Взрыв народного энтузиазма по поводу нового мобильного лидера иссяк еще в середине второго срока — лидер оказался мелковат, мстителен и далеко не всемогущ.

Комедия с тандемом никого уже не обрадовала — только развеселила. У нас получились 90-е годы с незначительным вычетом: нельзя стало смотреть телевизор, политика исчезла, а свобода слова переместилась в интернет, где ей пока ничто не угрожает, но и толку от нее ноль, не считая горизонтальной самоорганизации в деле тушения торфяных пожаров.

Не сомневаюсь, что пирамида Мавроди будет пользоваться мистическим, необъяснимым успехом среди самых молодых и самых старых (то есть самых беспомощных, ни на что, кроме чуда, не надеющихся); что отсутствие электричества вне мегаполисов сделается привычным, как веерные отключения второй половины 90-х; что национал-шабаши — хорошо памятные всем по началу 90-х и 10-х — сделаются нормой.

Но в ельцинской России была иллюзия будущего, и клапаны для выпуска пара, и относительная свобода предпринимательства, и политическая борьба; в России нынешней всего этого нет, то есть больного не только не лечат и не гипнотизируют, но и слегка придушивают. Вариантов у него при таком раскладе два: либо взбунтоваться и разметать санитаров — что, впрочем, не сделает его здоровее, — либо сдохнуть вместе с санитарами. Потому что кровеносная система у них общая, чего они до сих пор, к сожалению, не поняли.

№ 3, 13 января 2011 года

Пробный Юрий

Юрий Лужков был и остается самым непредсказуемым политиком послеельцинской России.

Непредставимо широк был круг его интересов и хобби — от пчеловодства до поворота северных рек, от сочинения прозаических притч до публичных танцев. От Лужкова можно было ждать эмиграции куда угодно — в Англию или Австрию (куда, говорят, направила стопы Елена Батурина); но выбор Латвии в качестве потенциального политического убежища можно объяснить только одним — кажущейся бесхозностью этого участка суши. Лужков не может быть одним из многих: он и во главе Москвы вел себя как повелитель природы — и, кажется, у него были к тому основания, ибо есть ли что стоящее в природе, кроме Москвы? Он не мыслит себя среди политиков-пенсионеров и тем более — среди беженцев. Отъезд Лужкова в Латвию можно объяснить только одним соображением: он хочет ее даже не возглавить, а приобрести, превратить в личное поместье. Не случайно латвийские политики так забеспокоились: тяжеловесов лужковского масштаба там нет, конкурировать не с кем, во главе республики пребывает нехаризматичный Валдис Зетлерс, а русскоязычного населения в Латвии полно — одних неграждан около полумиллиона. Лужкова будет кому поддержать. Такие, как он, не эмигрируют — они приватизируют будущую страну проживания; не думаю, что семье Лужковых по карману Англия или даже Австрия, но у Латвии, судя по ее экономическим проблемам, есть шансы. Конечно, Латвия после Москвы — определенный шаг назад; но если Лужков вернет Латвию под руку российского президента, обеспечив добровольное воссоединение республики с Россией, — как знать, ему вполне могут вернуть президентское доверие и снова сделать мэром Москвы.

Все это, конечно, конспирология, невинные игры разума — хотя решительно никаких других объяснений в пользу прибалтийского выбора Юрия Лужкова у меня нет, да и отказ в виде на жительство, которым уже пригрозили латвийские власти, я могу объяснить только страхом конкуренции: с какой бы стати стране вроде Латвии отказывать такому потенциальному инвестору? Если же говорить совсем серьезно, Юрий Лужков давно уже служит индикатором для России, прежде всего для ее властей: сначала он выстроил в отдельно взятой Москве властную вертикаль, которую потом скопировал Путин.