что делает их еще более замечательными, так это связывание воедино внешней характеристики человека с внутренней. Тосканцы[648], должно быть, так никогда и не прекращали полагать, что отображение людей есть дело, к которому у них особый дар, и в связи с этим они оставили нам наиболее важные характеристики итальянцев XV и XVI вв. вообще. Джованни Кавальканти{400} (в приложении к своей истории Флоренции, около 1450 г.) собирает примеры гражданской доблести и самопожертвования, политического благоразумия, а также военных дарований славных флорентийцев. Папа Пий II дает в своих комментариях ценнейшие портреты своих знаменитых современников; недавно было также переиздано сочинение, относящееся к его молодости[649], в котором собраны подготовительные материалы к этим портретам, придающие им, однако, весьма своеобразные черты и краски. Джакомо да Вольтерра мы обязаны живым описанием римской курии[650] после Пия. О Веспасиано Фьорентино речь шла уже неоднократно, и в качестве просто источника он может быть отнесен к наиважнейшим авторам, но все же его дар характеристики не может быть поставлен рядом с даром Макиавелли, Николо Валори, Гвиччардини, Варки, Франческо Веттори и других, которые, может быть, дали европейской историографии столь же значительный толчок в этом направлении, как и античные историки. Именно, не следует забывать, что многие из этих итальянских авторов стали известны на Севере еще в очень раннюю эпоху, в латинских переводах. Также и без Джорджо Вазари из Ареццо и его работы, имеющей непреходящее по важности значение, не существовало бы никакой истории искусства северных стран, как и вообще истории новоевропейского искусства.
Из уроженцев верхней Италии XV в. чрезвычайно большое значение следует придавать Бартоломео Фацио (из Специи, с. 392, прим. 60). В случае происходившего из Кремонезе Платины, его «Жизни Павла II» (с. 147) мы уже имеем пример биографической карикатуры. Однако еще важнее составленное Пьеркандидо Дечембрио{401} жизнеописание последнего Висконти[651], обширное и развернутое подражание Светонию. Сисмонди выражает сожаление, что столько сил было посвящено такому малозначительному предмету; однако возможно, что на описание человека более значительного автора бы просто не хватило, в то время как его дара вполне довольно, чтобы представить сочетающий в себе противоречия характер Филиппо Мария, а в нем и на нем — с удивительной точностью предпосылки, формы и последствия данного типа тирании. Картина XV в. была бы неполной без этой единственной в своем роде биографии, доводящей характеристические наблюдения до мельчайших подробностей. Позднее Милан обретает значительного мастера портрета в лице историка Корио; далее следует уроженец Комо Паоло Джовио, обширные биографии и малого объема похвальные речи которого обрели всемирную славу и стали образцом для подражателей во всех странах. Несложно было бы на сотне мест из Джовио доказать его поверхностность и недобросовестность, да ведь у человека, подобного ему, и не могло быть серьезных, возвышенных намерений. Дыхание эпохи веет на нас с его страниц, и его Лев, его Альфонс, его Помпео Колонна живут и двигаются перед нами в их целостной истинности и необходимости, пусть даже глубинная их суть нам здесь не открывается.
Сколько мы можем судить, первое место среди неаполитанцев бесспорно принадлежит Тристану Караччоло (с. 30), хотя его намерения никогда не были чисто биографическими. В образах, которые он перед нами выводит, чудесным образом сплетаются вина и судьба, так что его можно было бы назвать бессознательным трагиком. Но истинная трагедия, которой тогда не нашлось места на сцене, полновластно врывалась во дворцы, шествовала по улицам и площадям. Сочинение «Слова и деяния Альфонса Великого», принадлежащее Антонио Панормите и написанное еще при жизни короля, примечательно как одно из самых ранних такого рода собраний анекдотов и изречений, а также шутливых речей.
Лишь очень медленно остальная Европа следовала по пути итальянских достижений в отношении духовной характеристики[652], хотя великие политические и религиозные движения разорвали здесь столько оков, пробудили столь многие тысячи людей к духовной жизни. В отношении наиболее значительных личностей тогдашнего европейского мира нашими наилучшими поручителями, вообще говоря, являются опять-таки итальянцы, как писатели, так и. дипломаты. Как стремительно и не встречая ниоткуда никакого сопротивления вырвались отчеты венецианских посланников XVI и XVII вв. на первое место по части изображения отдельных исторических личностей в Новое время!
Также и в области автобиографии итальянцы то здесь, то там показывают образцы истинных глубины и размаха, давая рядом с изображением чрезвычайно пестрой внешней жизни в высшей степени захватывающие описания внутреннего мира, в то время как у других наций, в том числе у немцев времени Реформации, автобиография в основном ограничивается внешними вехами судьбы, дух же проступает скорее из самого способа изложения. Похоже на то, что «Новая жизнь» Данте с ее непреклонной правдивостью указала путь всей нации.
Начало в этом отношении было положено династическими и семейными хрониками XIV и XV вв., довольно большое число которых в рукописной форме все еще, должно быть, сохраняется во флорентийских библиотеках: наивные, составленные в интересах дома и самого пишущего, истории жизни, как, например, принадлежащая Буонаккорсо Питти{402}.
Также и от комментариев Пия II мы напрасно стали бы ожидать более глубокой самокритичности; если здесь мы узнаем о нем что-либо как о человеке, то на первый взгляд все сводится к его повествованию о том, как он сделал свою карьеру. Однако по зрелом размышлении эта замечательная книга может быть удостоена иной оценки. Существуют люди, которые в основном являются зеркалом того, что их окружает: мы проявляем к ним несправедливость, если продолжаем с упорством наводить справки об их убеждениях, внутренней борьбе и глубинных жизненных достижениях. Так, Эней Сильвий целиком и полностью отдавался делам, не особенно-то расстраиваясь по поводу какого-либо внутреннего нравственного раскола; в этом отношении его, насколько это было необходимо, защищала добрая католическая вера. И уже после того, как он принял самое непосредственное участие в разрешении всех духовных вопросов, которые занимали его эпоху, а в значительной мере во многих отношениях способствовал ее развитию, в конце жизни он сохранил достаточно живости духа, чтобы посвятить себя крестовому походу на турок и умереть с горя по поводу его срыва.
Также и автобиография Бенвенуто Челлини{403} не сводится к наблюдениям собственного внутреннего мира. В равной мере, отчасти против собственной воли он с захватывающей правдивостью и полнотой отображает целостного человека. Это ведь немаловажный факт, что Бенвенуто, наиболее значительные работы которого остались лишь в набросках и погибли, известный нам в качестве художника с определенной полнотой лишь в области малых декоративных форм, а в прочих отношениях, если