Райк возвращается на пол, собирает свои карты и раскладывает их веером в руках.
— Думаю, теперь моя очередь, — говорит он. — У тебя есть десятка?
— Райк?
— Да?
— Что бы ни случилось, ты позаботишься о нем, верно?
Он застывает.
— Я не знаю, что это, блядь, значит.
— Это значит то, что значит, — вздыхаю я. — У него нет никого, кроме тебя и меня. Мне просто нужно знать, что ты будешь рядом.
— И ты тоже будешь рядом, — огрызается он.
— Меня не будет рядом, если мои родители отправят меня в реабилитационный центр или на другой конец страны.
Моя мать захочет похоронить эту проблему, переместив её в другой часовой пояс.
— Тебе почти двадцать один. Ты, блядь, взрослая. Твои родители не могут заставить тебя делать всякую хрень, Лили.
— Я должна им...
— За то, что запятнали имя Fizzle? За то, что воспитали тебя в деньгах и роскоши? — он продолжает качать головой. — У вас с Ло все так извращено. Вы думаете, что вы в долгу перед своими родителями, потому что они дали вам всё, что у вас есть. Но они не дали вам того, что, блядь, действительно важно. Они должны тебе. Они должны тебе за то, что не задавались вопросом, почему их дочери нет дома. Почему она выглядит отстраненной и грустной. Почему она забаррикадировалась, блядь, в квартире со своим парнем. Они подвели тебя, и если они скажут сесть, на гребаный самолет или отправиться в реабилитационный центр — где, как мы все знаем, тебе не место — тогда ты должна сказать им, чтобы они шли к черту. А если ты не сделаешь этого, то мы с Ло сделаем. Я обещаю тебе это.
Нужные слова застревают у меня в горле — спасибо, Райк. Эта фраза дается мне с трудом, особенно когда он высказывает свое мнение с таким пылом и силой.
И все же я что-то говорю.
— Ловись рыбка.
Он издаёт короткий смешок, потянувшись к колоде.
— С тобой все будет в порядке, Кэллоуэй.
По крайней мере, один из нас в это верит.
38. Лорен Хэйл
.
Я прислонился к стене уборной, глядя на свое бледное лицо и запавшие глаза. Я выгляжу как полное дерьмо. Я чувствую себя еще хуже. Моя левая рука постоянно дрожит, и мне приходится сжимать пальцы в кулак, чтобы это прекратилось. На другой линии отец ругает меня за то, что я игнорировал его предыдущие звонки.
— Я нахожусь, блядь, в воздухе, — отрывисто напоминаю я ему, делая голос низким, чтобы Райк не услышал. — Если только ты не хочешь, чтобы связь как по волшебству изобрели за океаном.
— Эй, я так же, блядь, зол, как и ты.
— Я не думаю, что это возможно, — говорю я, мой голос слегка ломается.
Я не хочу разговаривать с ним в то время, когда Лили в любую секунду может открыть люк и выпрыгнуть из самолета без парашюта. И каждый раз, когда я представляю ее плачущей вот так — черт возьми, я не могу позволить себе того же. Я тру глаза, чтобы отогнать эмоции. Мне хочется пнуть стену с такой, чертовой силой, но я проглатываю крик, который должен вырваться наружу.
— Кем бы ни был этот ублюдок, — говорит мой отец, — я лично порву ему новую задницу, Лорен. Ты слышишь меня? Это дерьмо ему с рук не сойдет.
Я должен спросить.
— Это ты сделал? Ты слил это?
Через неделю после того, как я рассказал ему, новость разлетелась по всему миру. Неужели все это совпадение?
Наступает долгая пауза. А потом вот что: — Ты, наверное, издеваешься надо мной. Ты что, не слышал, что я только что сказал? Я жопу рвал, пытаясь найти этого ублюдка.
Он слегка рычит. Да, это не он.
— Тогда кто? — спрашиваю я. — Кто мог бы это сделать? Что они могут получить от этого?
— Деньги, — категорично отвечает мой отец. — Мы все еще работаем над некоторыми зацепками.
Я отвожу телефон от рта и борюсь между тем, чтобы не закричать и не сорваться на крик. Ни один звук не вырывается, но я вижу себя в зеркале, и мне кажется, что я веду невидимую борьбу с затаившимся врагом. Я выгляжу безумным и измученным.
— Мне нужно идти, — быстро говорит отец. — Грэг на другой линии. Я скоро с тобой поговорю. Держи голову выше.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Слова ободрения от моего отца. Такие слова приходят нечасто. Поэтому я принимаю их.
Мы кладём трубку одновременно. Я наклоняюсь над раковиной и брызгаю водой на лицо. Пытаюсь собраться с мыслями.
Я должен позвонить Брайану, психотерапевту, с которым, по мнению Райка и Лили, я разговариваю о своих глубоких внутренних мыслях. Но я не могу обсуждать алкоголь. Даже от одной мысли об этом у меня сводит живот. Потому что Лили не должна беспокоиться о том, что у меня будет рецидив. Мир рушится на ее плечи, и я не хочу усугублять этот груз.
Я делаю длинный вдох, перенося ее боль, которая так сильно ощущается как часть меня. Мы стали похожи друг на друга, годы лжи, детские воспоминания и истории, и все это переплелось в одно целое. Я знаю ее лучше, чем ее сестры. Я знаю ее иногда лучше, чем она сама. Я знаю, как сильно это убивает ее изнутри.
И тут одна мысль пронзает меня.
Я здесь.
Я мог бы быть в баре. В отключке.
Я мог бы быть в реабилитационном центре. Вдали от нее.
У меня есть шанс быть рядом с ней во всем этом.
Так иди, тупой ублюдок.
Это всё, что мне нужно. Я выхожу за дверь.
.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
.
«Однажды тебе придется сделать выбор. Ты должен решить, каким человеком ты хочешь вырасти. Кем бы ни был этот человек, с хорошим характером или плохим, он изменит мир.»
— Джонатан Кент, Человек из стали
39. Лорен Хэйл
.
В машине, от взлетной полосы до нашего дома в Принстоне, штат Нью-Джерси, никто не разговаривает. Мелисса вызывает такси, чтобы поехать обратно в Пенн, так что, по крайней мере, нам не придется разбираться и с этим.
В черном лимузине Коннора нам всем достаточно места. Лили кладет голову мне на колени, пытаясь играть в Ниточку(игра, в которой ниткой, надетой на пальцы образуют различные узоры, фигурки) с моим шнурком. Она перестала плакать где-то между нашей пятой игрой в «Рыбалку» и приземлением самолета.
Я хочу, чтобы она позвонила Эллисон, но она продолжает говорить, что не хочет ни с кем разговаривать. И, наверное, я не имею права заставлять её говорить со своим терапевтом, когда я избегаю своего. Несмотря ни на что, я планирую позвонить Эллисон сегодня вечером, независимо от того, сделает это Лили сама или нет. Мне нужно спросить о лекарствах для Лил.
Никто так не понимает падения, как зависимый. И я боюсь того, что она достигнет своего, когда столкнется со своими родителями.
Она держит в пальцах переплетенный шнурок.
— Твоя очередь, — говорит она мне. — Пройди под моими руками и возьми его.
— Я все испорчу.
— Нет, не испортишь, — говорит она. — Просто убедись, что хватаешь в правильных местах.
Проблема в том, что я не знаю, какие из них правильные.
Роуз напряжённо сидит рядом с Коннором, её телефон зажат в стальной хватке. Лили сказала мне, что Роуз находится в «режиме контроля ущерба» — она даже кричала на авторитетного продюсера новостей в течение часа, пока Коннор не вырвал телефон из её пальцев. Она переписывается с журналами сплетен и адвокатами с тех пор, как мы приземлились.
Роуз не очень хорошо переносит утечку информации. Она продолжает поправлять волосы и расправлять платье. Коннору приходится хватать её за руки, чтобы остановить. И когда я смотрю между тремя девушками Кэллоуэй — Роуз в измотанном состоянии, Дэйзи, витающая очень далеко в облаках, и Лил с грустным, мягким голосом — я понимаю. Я понимаю, что видит Райк и что он чувствует. У меня есть безумное желание снова всё исправить, заткнуть все трещины в нашей жизни — только ради маленькой надежды на то, что эти девочки смогут продержаться еще хоть один день.