Ради ключей святого Петра, почему ты напала на члена королевской семьи? Это преступление, за которое грозит смертная казнь!
В таком случае ты наконец-то от меня избавишься, не так ли? Она пришла ко мне, специально дразнила, провоцировала на драку, думая, что ее огромное толстое тело легко пересилит мое «тощее тело». Зато сейчас она знает, что толщина не заменяет мускулов! Я могла утопить ее, и к черту все последствия!
Аарон посмотрел на ее мокрые спутанные волосы и полуобнаженное тело.
– Алия почти раздела тебя догола, – сказал он, глядя, как она дрожит от прохладного вечернего ветерка.
Мне плевать! Это у нее синяки на горле от моих пальцев!
– Она оскорбила тебя какими-то детскими насмешками о маленьких грудях и бледной коже, а ты попыталась задушить и утопить ее. Как же быть с христианской добродетелью, о которой ты так печешься? – с горечью произнес он. – Почему ты не подставила ей другую щеку, моя госпожа? Это было бы гораздо лучше.
– Надо было ей позволить травить и унижать меня? Ты ни за что не снес бы такого оскорбления от кого бы то ни было. Имей в виду, мой господин, у женщин тоже есть гордость, – резко ответила она.
На сей раз глаза его были бесстрастны.
– Кастильские куртизанки, похоже, имели этого в избытке.
Магдалена чуть было не задохнулась от ревности и обиды.
– Итак, мы вернулись к сути дела – твоя любовница может похваляться своими любовниками и это не позорит ее. Но ты считаешь, что я шлюха, хотя никто, кроме тебя, не касался меня. Ты ее хотел жениться на порочной Вальдес. Между нами никогда ничего хорошего не будет. Аарон. Бернардо, будь проклята его душа, вечно будет разделять нас.
– Твой отец… и мой сын, – ответил Аарон поникшим, как и у нее, голосом. – Гуаканагари сказал мне на обратном пути, когда мы сегодня возвращались в деревню, что Алия согласилась отдать Наваро мне. Но сейчас она передувала. Мальчик поедет с ней в Ксарагуа. – Он отвернулся и побрел в сгущающиеся сумерки.
Магдалене показалось, будто огромное бремя сокрушило ее жизнь, лишило дыхания. Вот что означали те последние слова, которые Алия бросила Аарону.
В ту ночь Аарон не вернулся ночевать: он пошел в загон, где держал своих лошадей, взял Рубио и поехал вниз по реке, освещаемой серебристым лунным светом.
Магдалена лежала долгие часы без сна, уставившись в звездное небо, на рассвете встала и оделась. Если понадобится ущемить се хваленую кастильскую гордость, чтобы вернуть мужу его сына, она пойдет на это. Вот если бы только ей удалось уговорить касика, а ему свою сестру!
Одевшись в последнюю чистую нижнюю сорочку, она расчесывала волосы, пока они не заблестели. Магдалена оставила их распущенными, свободно спадавшими густыми локонами по плечам. Она надела кожаные туфли и даже медное ожерелье – подарок Гуаканагари.
– Мне надо принести что-то в дар, что-нибудь пенное, – вслух подумала она. Потом глаза ее остановились на дурацком бархатном платье, которое она привезла с собой. Длинное тяжелое одеяние сейчас ей казалось нелепым, но, быть может…
Она принялась за работу и с помощью маленького кинжала распорола швы широкой юбки с длинным шлейфом. Когда она завершила работу, в руках у нее оказалась наскоро скроенная накидка красивых пропорций, которая, как она надеялась, подошла бы королю.
Аккуратно неся темно-коричневый бархат, она направилась прямо к бохио Гуаканагари. Когда одна из его жен нерешительно улыбнулась ей, Магдалена собралась с духом и протянула свой дар, произнеся имя Гуаканагари.
Женщина сразу поняла и поклонилась, предложив Магдалене сесть на табурет перед глиняным горшком, в котором что-то булькало, и исчезла в огромном бохио, Тут же вышел Гуаканагари и посмотрел на молодую женщину, которая так одиноко сидела, съежившись на маленьком табурете, вцепившись в свое сокровище. Она тут же встала и предложила тяжелый бархат вождю, широким жестом разворачивая перед ним накидку. Когда касик подошел поближе, она показала, как хорошо будет на нем сидеть накидка. Она была почти такая же, какую носил его друг – адмирал.
Гуаканагари, запинаясь, заговорил на кастильском:
– Это великая честь, жена Аарона. Что я могу дать тебе взамен?
Она тихо произнесла:
– Сокровище, которое намного ценнее, – сына моего мужа.
Гуаканагари забеспокоился и вздохнул:
– Алия очень обижена. Когда родился Наваро с его голубыми глазами, она надеялась, что Аарон женится на ней.
– Но потом приехала я и нарушила ее планы. Мне очень жаль, но я любила Аарона много, много лет, Я буду любить его сына как собственного. Наваро ни в чем не будет нуждаться. Я клянусь вам. – Она затаила дыхание: перед ее глазами вдруг предстал маленький темнокожий ребенок с лицом ее мужа. И когда она произнесла эти слова, она говорила искренне. Наваро был ребенком Аарона. Она по-настоящему любила его, за одно только это!
Если бы я мог заставить Алию отдать мальчика, я бы сделал это. Но у моего народа есть свои обычаи. До своею замужества женщина может воспитывать сколько угодно рожденных ею детей. Прошлым вечером я пытался говорить с сестрой об этом деле, которое так важно моему другу, но она не захотела слушать.
Он сложил накидку и вернул ее Магдалене.
Глаза ее наполнились слезами, но она смахнула их, покачала головой и сказала:
– Пожалуйста, оставьте у себя накидку. Она подходят доброму и мудрому касику. Я бы хотела, чтобы вы носили и по-хорошему вспоминали меня, не как человека, который принес несчастье в вашу деревню.
– Вы крепко любите Аарона, – тихо сказал он, разглядывая маленькую хрупкую женщину, приплывшую через большую воду.
– Я только молюсь, чтобы когда-нибудь он стал таким же мудрым, как вы, – просто сказала она. – Я могу вас попросить, чтобы вы никому не рассказывали о моей просьбе?
– И прежде всего вашему мужу? – Он кивнул и поклонился.
Магдалена сделала то же самое и вышла.
За время их отсутствия эпидемия в Изабелле распространилась еще больше. Когда они приблизились к поселению, то почувствовали тлетворный запах смерти, пропитавший воздух. Равнинные луга возле залива были в холмах свежих могил. Больше земля было перевернуто, чтобы хоронить людей, чем для того, чтобы сажать хлеб.
Белые умирают от лихорадки и кровавого поноса, а таинцы от наших болезней – оспы и кори. В этом мы уже прекрасно сотрудничаем, – с отвращением пробормотал Аарон.
– Похоже, индейцы умирают от болезней, которые только покалечили бы кастильцев.
– Мой отец, без сомнения, привел бы по этому поводу ученое мнение какого-нибудь еврейского или мавританского врача, – печально сказал Аарон, а потом с презрением добавил: – Но я знаю, почему колонисты так плохо чувствуют себя здесь. Они отказываются приспосабливаться, ходят одетыми с головы до ног в тяжелые одежды, отказываются есть местные продукты, настаивают на том, чтобы пить красное вино и в такую жару есть свинину. Ничего удивительного, что их внутренности повреждены. Даже мне, хотя я и не врач, понятно, почему это так!