Шло время, у меня стало появляться все больше и больше учеников, самых разных по возрасту, положению, мотивации. Наконец приехал невероятный фрукт! Парень был призером чемпионата мира по фигурному катанию на роликах, но катался и на обычных коньках. Он заявился с партнершей брать у меня уроки. Наверное, он первым, не стесняясь, стал поправлять мой английский. Он оказался замечательным человеком, и я с ним тоже до сих пор общаюсь. Он был взрослее большинства моих учеников, ему уже подошло к тридцати. Я и до него справлялась: правая, левая, левая, правая. Все, что касалось работы, объяснять оказалось не так сложно. Но то, что касалось чуть-чуть иных взаимоотношений, не очень-то получалось. Особенно с маленькими детьми. Именно он мне помог перейти некий барьер. Но и после я иногда ляпала такое, ужас! Надо мной смеялись и мои родные дети, и ученики. Но больше, конечно, собственные дети.
Если требовалось закатить скандал, если я нарывалась на мерзкое обслуживание, оба моих англоговорящих ребенка тут же отходили в сторону, как, кстати, и Оксана Пушкина, которая в отличие от меня язык учила, как и ее сын, который с трех лет в Америке. Потребовать в ресторане или на курорте то, что полагается, — это право оставалось исключительно за мной. Я вывела формулу, почему, когда я ругаюсь, меня понимают. Дело в том, что почти все, кто работает в сервисе, тоже говорят далеко не на чистом английском. Поэтому мой broken English, то есть сломанный язык, они понимали достаточно легко. Может быть, еще все, чего не знаю, я дополняю мимикой, так что даже не надо сильно напрягаться, чтобы меня понимать.
Но с языком я много раз попадала в смешные истории. Мне многое разрешалось на катке, голос поднимать и даже кричать на льду могла только я. Конечно, я не кричала криком, просто повышала голос, потому что у меня не хватало слов высказаться на английском, объясняя, что элемент сделан не так. Положить руку на плечо ученику разрешалось тоже только мне, больше этого никто не делал. Иначе это могло быть расценено как сексуальное приставание. Кричать на черного студента и объяснять ему, что он неправильно выполняет задание — расизм, потому что я белая женщина. В тот момент, когда я на повышенных тонах что-то объясняла, тренерский коллектив исчезал в служебной комнате и делал вид, что ничего не замечает.
Уолтер занял особое место в моей жизни. Он удивительно в нашем деле разбирался, не имея в нем никаких знаний. Однажды я поехала с ним на соревнования. Он уже тогда был очень пожилой человек. И вот он сидит рядом со мной, с полузакрытыми глазами, на женском одиночном катании. Я этот вид терпеть не могу. Думаю, что он испытывал к нему примерно те же чувства. Кто-то там прокатался, мы ждем оценки. Он говорит: будет такая оценка. Я: почему? Он отвечает: здесь и здесь она элемент сорвала, а предыдущая их сделала. То есть с полузакрытыми глазами он успевал увидеть все, что происходит на катке.
На финансировании Центра Пробст не экономил. Снаружи каток украшали цветы. С уходом Уолтера цветов стало меньше, а деревья разрослись. Центр жил по-настоящему только при нем. Уолтер построил замечательный зал хореографии.
Трогательно и смешно было за ним наблюдать, когда в Центре появилась Лена Черкасская. Когда Уолтер ее впервые увидел, ему уже было за восемьдесят. Он в нее влюбился. Она не знает английского, он, естественно, не знает русского. Он ее подвозил домой, и они даже о чем-то говорили. Уолтер часто стал приходить на каток. Он помог ей быстро получить документы. Весь каток наблюдал с замиранием сердца, как он стоял около льда и смотрел на нее. Ленка была увлекающимся человеком. Она, поскольку языка ей не хватало, все показывала. И делала это очень красиво. Он же просто стоял сзади и смотрел. Один раз я Кэрол спросила: «Ты не ревнуешь?» Она ответила: «Нет, если он может любить женщину в таком возрасте, значит, он живет». Он приходил в хореографический зал, но не входил туда, он — хозяин всего этого Центра, — а стоял и сквозь стеклянную дверь смотрел, как Лена работает.
Лена в тот период, когда занималась с Мишель Кван, совершила чудо. Угловатая девочка — такая американская китаянка, шлеп-шлеп-шлеп — вдруг стала расцветать!
Через наш Центр прошла олимпийская чемпионка Сара Хьюз, каждое лето тренировалась у нас вся китайская сборная. Канадская пара, поделившая с нашими Бережной — Сихарулидзе олимпийское «золото», тоже занималась в Центре, причем Салли приезжала ко мне с двумя разными партнерами. Европейцы почти все проводили у нас лето, сборные Франции и Италии выходили на наш лед в полном составе. Нам было интересно работать, потому что собирались лучшие спортсмены мира, и мы действительно стали международным центром. Сначала по коллективу тренеров — спасибо, мистер Пробст, — а потом и по уровню тех, кто к нам приезжал. Отовсюду собирались люди: и из Австралии, и с Филиппин, и из Японии. Уж на что Канада в фигурном катании самостоятельна — и та к нам заглядывала. Естественно, вся сборная США знала наш Центр.
В год моего приезда Уолтеру было семьдесят восемь лет. Кэрол, наверное, пятьдесят шесть. Я могу сказать только одно: со мной случилось чудо, я попала к удивительно добрым людям в замечательное по красоте место.
Однажды Фрэнк, заметив, что я делаю, сказал: «Ира, не надо бесплатно работать». Я говорю: «Ерунда, я потратила всего несколько минут». Он мне сделал замечание: «Ты понижаешь общий рейтинг, есть профессиональная этика и договоренности. Не надо против этого идти». С нами работал тренер, индеец, дед его был когда-то вождем. Вероятно, когда катался, он считался талантливым фигуристом. Потом у него наступил период, когда он выпивал, потом женился, у него родились пятеро детей. Он работал очень много. Когда Уолтер пригласил его работать, он ответил: «У меня, к сожалению, нет лишних денег, а надо покупать машину. А там, где я сейчас работаю, я могу обойтись без машины». Уолтер: «Бери мою», поскольку нужна была не просто легковая, а джип, зимой там же все снегом заносит. Тренер: «Я не могу такую машину взять». Уолтер: «Хорошо, я тебе продам». Тренер: «У меня нет таких денег». Уолтер: «Доллар есть?» Тренер: «Доллар есть». — «Ну вот, — подводит итог сделки Уолтер, — давай мне доллар, считай, что ты ее купил». И это тоже капитализм. Понятно, что у человека пятеро детей и, естественно, жена не работает. Он на этой машине много лет возил всю свою семью. А потом купил себе новый джип.
Когда Уолтер ушел из жизни, наступили тяжелые времена. Не сразу, но потихоньку стало видно, что уровень Центра начал съезжать.
На похоронах Уолтера я впервые в жизни оказалась в лютеранской церкви. Совершенно все другое, в сравнении с нашей церковью. Вел прощальную церемонию человек, который служил, как я понимаю, священником в этой церкви. Он говорил, что человек, с которым мы прощаемся, прошел красивый жизненный путь. Он вспоминал, как в этой церкви венчал его с Кэрол.