Ему было слышно тяжелое дыхание старика.
– Эй, как там твоя астма?
– Все мое ношу с собой. Да плюнь, о чем мы говорим? Сейчас главное – ты. Слушай, конечно, мне легко отсюда советовать, но…
– Но?
– Знаешь, говорят, тюремщики за время долгого общения иногда привыкают к своим жертвам и даже начинают их жалеть. Понимаешь, о чем речь?
– Понимаю. Но я ведь не тюремщик – я палач. А у палачей, как правило, нет времени привыкнуть к человеку, которого требуется прикончить. Вжик – и готово. Как говорится, мой меч – твоя голова с плеч.
– Славка, не надо так…
– А как? Есть другая формулировка? Тебе было бы желательно представлять меня идиллическим дворником, который просто и весело заметает следы вчерашнего преступления свежевыломанной метелочкой, а она вся в зелененьких листиках, а на голове у него – веночек, и раннее утро, и солнышко светит, и птички кругом поют!
Он резко оборвал себя, услышав, что дыхание в трубке стало еще тяжелее и надсаднее.
– Извини. Зря это я… Нервы шалят. Ладно, до связи.
– Слава, погоди!
Но он бросил трубку, оборвав разговор. Да ну, в самом деле, хватит воду в ступе толочь. Не стоило вываливать все это вот так на старика, но уж больно сволочной денек нынче выдался, сожрал весь стратегический запас сил.
Выходя из кабинки, привычно окинул взглядом почтовое отделение. Сегодня здесь вообще пустыня. Вот и отлично!
Постоял на крылечке, глубоко вдыхая морозный воздух. Сразу стало легче. Звезды холодновато смотрели на него с небес – маленькие, такие колючие, что при взгляде на них начинали слезиться глаза.
Вот уж кому точно все до лампочки! До фени. До фонаря. По фигу. По… Вот так и надо жить, так и надо воспринимать мир! Разделяя близкое и далекое! Есть нечто для тебя святое – это семья. Ничего, что она состоит всего из двух человек, старого да малого. Это якорь твоего существования, единственное, что не дает сорваться и понестись по равнодушной планете, как перекати-поле. Значит, все, что идет на пользу твоей семье, во здравие всех ее членов, изначально хорошо и должно быть лелеемо любой ценой. А все, что приносит ей вред, даже гипотетический, должно быть сметено с дороги. Сообразуясь с этим и следует вырабатывать для себя моральные устои. И велика ли беда, если иногда они входят в прямое противоречие с так называемыми общественными нормами? Велика ли беда, если иногда кажется, будто твое собственное сердце не выдержит всего этого, всей этой боли, в которую ты его окунул? Если иногда с тоской думаешь, что Александра… что ты и Александра, вы могли бы…
Нет!
Он так резко мотнул головой, что покачнулся, оскользнулся на гладких, подмороженных ступеньках и едва не слетел с крыльца.
Зло топнул.
Все-таки в некоторых смыслах он живет в городе клинических идиотов. Здесь и так страшно скользко зимой, потому что оттепели беспрестанно чередуются с заморозками, однако крылечки у вновь построенных или отремонтированных офисов почему-то все замощены необычайно скользкой сверкающей плиткой. Смесь французского с нижегородским! В сухую погоду это очень красиво, ну а зимой люди каждую минуту натурально ходят между жизнью и смертью. У городского начальства какая-то мания увеличивать общий травматизм! Эх, нет на них умного человека, который сломал бы на таком крылечке руку или ногу – и содрал бы с владельцев офиса по суду кругленькую сумму. Правда, у нас это не очень принято, а вон в Штатах, рассказывали, какая-то дама пролила на себя кофе, поданный ей в машину, и высудила у бедных биг-маковцев аж два «лимона». Вот бы сейчас упасть и высудить два зелененьких «лимона» – они очень не повредили бы. Наконец-то появились бы собственные деньги, а то надоело жить от стариковских щедрот. Щедроты, конечно, немалые, а все же… Строго говоря, именно несчитанные деньги сделали старика таким, каков он есть. Уверен, что все на свете может купить, – и, как правило, оказывается прав. К примеру, сколько народу было завязано в этом деле, – и все работали, как негры, зная, что получат поистине царское вознаграждение. И получили, что характерно! Кроме Сыча… но Сыч слишком много знал, заткнуть ему рот не удалось бы никакой суммой, пришлось бы существовать под угрозой непрестанного шантажа. К тому же мерзавец и так зажился на свете. Он испытал настоящее удовольствие, когда отпустил эту поганую душонку на покаяние!
О чем это он? Ах да, о деньгах. Деньги деньгами, но все-таки существует нечто не продажное и не покупное. Именно то, что заставило его ввязаться в эту жуткую авантюру, которая, чем дальше, тем больше пахнет кровью…
Он с сожалением оглянулся на дверь почтового отделения, забитую фанеркой там, где разбилось стекло. Это называется, без портков, а в шляпе. Крылечко дороженой смертоубийственной плиткой замостили, а стекло новое купить пожмотились. Нет, не будет он тут падать и судиться с почтой не будет. Все равно не высудишь ни хрена, да и некогда ему по судам бегать.
Спустился к машине, открыл дверцу – и, как всегда, испытал прилив почти чувственного наслаждения, забираясь внутрь. За рулем он ощущал себя куда уверенней, чем на ногах. Этакое проявление техногенного кентавризма! Без труда мог бы провести целый день за рулем, что, между прочим, и приходилось делать довольно часто.
Включил радио.
В небесах торжественно и чудно!Спит земля в сиянье голубом…Что же мне так больно и так трудно?Жду ль чего, жалею ли о чем?
Нет, это просто клиника какая-то! Достал, натурально достал его этот угрюмый маленький поэт со своими переживаниями. Что же мне так больно и так трудно, видите ли. Да что ты знаешь о боли? А вся трудность в этой новой безвинной крови, которой предстоит обагрить руки. Вроде бы не так велика беда – каплей больше, каплей меньше, а получается, что велика…
Хотя он, этот темноглазый поэт с усиками и большими эполетами, кое-что знал о крови. На Кавказе немало ее пролил небось. А как на дуэль пришел, косточками вишневыми плевался: мне, мол, все по фигу! Вряд ли тебе это было так уж по фигу, парень.
Уж не жду от жизни ничего я,И не жаль мне прошлого ничуть;Я ищу свободы и покоя!
Хватит! Надоело!
Он выключил радио и так сильно нажал на газ, что мотор зачихал и какое-то время вообще не желал заводиться. Неужели и верному джипу тоже захотелось забыться и уснуть? Ладно, потерпи еще немного, кентавр!
* * *
– В данное время абонент недоступен. Попробуйте позвонить по этому номеру через некоторое время.
Голос у электронной дамы был усталый, словно она не выспалась. Конечно! Александра и сама не спала, и технике не давала: набирала номер буквально через каждый час, когда вырывалась из дремы. Потом снова проваливалась в дерганый, мучительный сон, вдруг пугалась, что Ростислав появился на связи, а она проспит, подхватывалась, зажигала свет, ставила к себе на кровать старенький аппарат и накручивала потрескивающий диск, чтобы снова услышать бессонный женский голос, и промолчать, и положить трубку, и снова лечь, прижав ладони к лицу и не давая пролиться слезам, которые так и подкатывались к глазам, а иногда все же прорывались… А что бы она сказала, если б он все же ответил? Неизвестно!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});