Читать интересную книгу Мужчины не ее жизни - Джон Ирвинг

— А как это случилось? — спросила Рут. — Ты там был? Вы с мамой были в машине?

Рут в мелком конце бассейна чувствовала, как лед тает на ее плече; холодный ручеек нашел путь к ее ключице, и капли проложили дорожку по ее груди к более теплой воде бассейна. Солнце опустилось ниже живой изгороди из бирючины.

Она подумала об отце Грэма Грина, директоре школы, который своим бывшим ученикам (преклонявшимся перед ним) давал странные, хотя и по-своему очаровательные советы.

«Не забывай: будь верен своей будущей жене», — сказал он парнишке, который оставлял школу в 1918 году, чтобы поступить в армию. А другому накануне его конфирмации Чарльз Грин сказал: «Целая армия женщин кормится за счет мужской похоти».

Куда исчезла эта «армия женщин»? Рут предполагала, что Ханна была одним из пропавших без вести солдат этой загадочной армии.

С того самого времени, как Рут помнила себя (не только с того времени, когда она начала читать, но с первой истории, рассказанной ей отцом), книги и их персонажи вошли в ее жизнь и навсегда закрепились там. Книги и их персонажи «закрепились» в жизни Рут гораздо прочнее, чем отец и лучшая подруга, не говоря уже о мужчинах, встречавшихся ей в жизни, которые по большей части оказывались почти такими же ненадежными, как Тед и Ханна.

«Всю свою жизнь, — писал в своей автобиографии «Что-то вроде жизни» Грэм Грим, — я следовал инстинкту, избегая всего, к чему у меня не было таланта». Хороший инстинкт, но если бы Рут реализовывала его, то она бы волей-неволей отказалась от всяких отношений с мужчинами. Из всех мужчин, которых она знала, один лишь Алан казался замечательным и постоянным, и тем не менее вот сейчас, когда она сидела в бассейне, готовя себя к испытанию со Скоттом Сондерсом, ей, если она начинала думать об Алане, вспоминались лишь его волчьи зубы. Да еще волосы на тыльных сторонах ладоней… у него там были слишком густые волосы.

Играть в сквош с Аланом ей не нравилось. Он был хорошим спортсменом и имел опыт игры в сквош, но Алан был слишком велик для корта, слишком опасен в своих выпадах и бросках. И тем не менее Алану никогда бы и в голову не пришло играть с ней в силовую игру или запугивать ее. И хотя она два раза проиграла ему, у Рут не было сомнений — в конечном счете она его победит. Главное — научиться избегать столкновений с ним, но в то же время не бояться его замахов назад. Те два раза, что Рут проиграла Алану, она уступала ему позицию «Т»[22]. В следующий раз, если только этот следующий раз будет, Рут была исполнена решимости не уступать ему этой зоны, дающей преимущество на корте.

Наслаждаясь остатками тающего льда, она подумала: «В худшем случае это может означать несколько швов на брови или сломанный нос».

И потом, если Алан попадет по ней ракеткой, его же потом загрызет совесть. После этого он уступит ей «Т». И она быстренько — ударит он ее или нет — и легко победит его.

Потом Рут подумала: «А на кой ляд мне нужно его побеждать?»

И как это ей могло прийти в голову отказаться от мужчин? Она в гораздо большей степени не доверяла женщинам.

Она уже слишком долго сидела в бассейне в холодке клонящегося к вечеру дня, не говоря уже о липком холодке пакета со льдом, который растаял на ее плече, — словно холодный ноябрь прикоснулся к ней среди этого бабьего лета, и Рут вспомнила о том ноябрьском вечере 1969 года, когда отец дал ей, как он сам об этом сказал, «окончательный урок по вождению» и «предпоследний водительский экзамен».

Шестнадцать ей должно было исполниться только весной следующего года, когда ей должны были выдать ученические водительские права — после чего она без малейшего труда сдаст экзамен, — но в этот ноябрьский вечер ее отец, которому было плевать на всякие там ученические водительские права, предупредил ее: «Дай тебе бог, Рути, никогда не сдавать водительского экзамена круче этого. Идем».

— Идем куда? — спросила она.

Стоял воскресный вечер долгого уик-энда на День благодарения.

Бассейн был уже укрыт на зиму, листья и плоды с фруктовых деревьев облетели, даже бирючина обнажилась — стояла с голыми ветками, трясущимися на ветру. На северном горизонте виднелось зарево — свет фар уже застопоренных в пробке машин, направляющихся на запад по Монтаукскому шоссе: ньюйоркцы возвращались в город после уик-энда. (Обычно, чтобы добраться до Нью-Йорка, нужно было два часа, максимум три.)

— Что-то мне сегодня хочется посмотреть на манхэттенские огни, — сказал Тед дочери. — Хочу узнать, украшают ли уже к Рождеству Парк-авеню, и выпить в баре «Станхопа». Как-то раз мне там подали арманьяк девятьсот десятого года. Я, конечно, больше не пью арманьяка, но хочется попробовать чего-нибудь такого же хорошего. Может быть, стаканчик доброго портвейна. Поехали.

— Па, ты хочешь сегодня доехать до Нью-Йорка? — спросила Рут.

Если не считать уик-энда на День труда или следующего за Четвертым июля[23] (а может быть, еще уик-энда на День поминовения[24]), это был, несомненно, худший день для поездки в Нью-Йорк.

— Нет, я не хочу ехать в Нью-Йорк, Рути. Я не могу ехать в Нью-Йорк, потому что я пил. Я выпил три бутылки пива и целую бутылку красного вина. Это единственное, что я обещал твоей матери: я не буду садиться за руль выпившим, по крайней мере если в машине будешь и ты. Поведешь ты, Рути.

— Я никогда не ездила в Нью-Йорк, — сказала Рут.

Но если бы ездила, то что же это был бы за экзамен?

Когда они в Манорвилле добрались наконец до Лонг-Айлендской скоростной дороги, Тед сказал:

— Перестраивайся в полосу для обгона, Рути. Держи максимальную скорость. Не забывай про зеркало заднего вида. Если кто-то начнет поджимать тебя сзади и у тебя будет достаточно времени перестроиться на центральную полосу — и если у тебя будет для этого место! — то перестраивайся. Но если какой-нибудь слишком уж нетерпеливый водила сядет тебе на задний бампер, чтобы ты его поскорей пропустила, — не дергайся: пусть обходит тебя справа.

— Разве это не запрещено? — спросила она.

Она считала, что учебная езда имеет свои ограничения, ну, например, ей нельзя ездить по вечерам или удаляться больше чем на пятнадцать миль от своего дома. Она не знала, что и без того уже ездит незаконно, потому что у нее нет ученических водительских прав.

— Тому, что ты должна знать, невозможно научиться в рамках закона, — сказал ей отец.

Ей пришлось целиком сосредоточиться на вождении; это был один из немногих случаев, когда они выезжали на старом белом «вольво» и она не просила его рассказать ей о том, что случилось с Томасом и Тимоти. Тед дождался, когда они оказались на подъезде в Флашинг-Медоус, и тогда неожиданно начал рассказывать ей эту историю точно так же, как когда-то рассказал ее Эдди О'Харе, — с Тедом Коулом в третьем лице, словно Тед был одним из персонажей в этой истории, к тому же третьестепенным.

Тед прервался в том месте, где нужно было рассказать, сколько им с Марион пришлось выпить и почему Томас оказался единственным выбором — единственный трезвый водитель, — и сказал Рут, чтобы она перестроилась с полосы для обгона на правую полосу.

— Здесь ты съедешь на Гранд-Сентрал-парквей, — небрежным тоном сказал ей отец.

Перестраиваться ей пришлось резковато, но она выполнила задание. Вскоре справа она увидела Ши-Стадиум.

В той части истории, где они с Марион спорили, где лучше сделать левый поворот, Тед снова прервался — на сей раз он сказал Рут повернуть через Квинс на Северный бульвар.

Она знала, что старый белый «вольво» может перегреваться в пробках, но когда сказала об этом отцу, тот ответил:

— Ты не катись на сцеплении, Рути. Если остановилась на какое-то время, перекинь передачу в нейтрал и притормози. По мере возможности не держи ногу на педали сцепления. И помни о зеркале заднего вида.

К тому времени она плакала. Уже была рассказана сцена со снегоочистителем, ее мать знала, что Томас мертв, но еще не знала про Тимоти. Марион спрашивала Теда, как дела у Тимоти, но Тед ей не говорил — он просто смотрел, как Тимми умирает, но не мог говорить.

Они проехали по мосту Куинсборо на Манхэттен, когда отец рассказывал про левую ногу Тимоти, как плуг снегоочистителя отрезал ее посредине бедра и спасателям, пытавшимся извлечь тело, пришлось оставить ногу в салоне.

— Я не вижу дороги, папа, — сказала ему Рут.

— Так. И здесь, похоже, негде остановиться, — добавил отец. — Придется ехать дальше.

Потом он рассказал ей, как ее мать заметила ботинок ее брата. («Тед, Тед, как же он без ботинка?» — сказала Марион, не понимая, что ботинок Тимми все еще на его ноге. И так далее…)

Рут ехала по направлению из центра по Третьей авеню.

— Я тебе скажу, когда свернуть на Парк-авеню, — сказал ей отец. — На Парк-авеню есть одно местечко, где рождественские украшения особенно хороши.