Читать интересную книгу Лёха - Николай Берг

Выдернули его из подвала быстро и резко, как морковку с грядки. Толком не понял, что произошло, но по дороге один из конвоиров просветил жестко и зло:

– Спросят немцы: «Ты бандит?» – говори, что бандит. Начнешь отпираться – пеняй на себя!

Час от часу не легче, еще и немцы какие-то на голову свалились…

После сидения в темном подвале глаз (второй заплыл тугой отечной подушкой) не сразу привык к свету, хотя свет был весьма убогим – вечерело уже изрядно. Но и садящееся солнышко не давало толком присмотреться к этим самым немцам. Проморгался, разглядел только один характерный силуэт (вот, запомнил мудреное городское слово!) в окружении местных жителей. И немец, и кое-кто из местных были с винтовками. Солнце слепило, потому на всякий случай боец стал смотреть себе под ноги, стараясь как можно быстрее прийти в норму. Один глаз остался рабочий. Беречь его надо. Если тут прилюдно не кончат, то, может быть, и удастся удрать. Беда в том, что опять его ободрали как липку – даже ботинки отняли, а пилотку он и сам потерял где-то. Гол как сокол. Стоял, слушал, понимал через пятое на десятое, но так как тематика была ясна насквозь, то сообразил, что местные над городским неумелым немцем потешаются, но самым вежливым тоном.

Понятно, немец по-человечески не разумеет, на то он и «немой», немец-то – это хорошо; опять же хорошо и то, что фриц не умеет толком с оружием обращаться, это просто замечательно, только б остаться с этим немцем с глазу на глаз ненадолго, благо руки не связали. Только б здесь не кончили, только б повели из деревни… От волнения аж ладони зачесались. Такого тюфяка облапошить можно! Только бы не здесь!

Главное – не выдать свою радость. Уже вроде как с жизнью попрощался – а опять везет. Интересно, сколько немцев-то? Если только этот один – то есть надежда. Видно его было плохо, самооборонцы заслоняли, и солнышко засвечивало, ан слышно было, что простое дело – штык примкнуть, этот дурак заграничный толком делать не умеет. И по словечкам глядевших на это сблизи вооруженных селян получалось – да, тыловая ерунда этот немец, а не конвоир. Только бы один он был!

Тут же Семенова охолонуло – краем глаза увидел второго немца – как с картинки прямо, сапоги бликами сверкают. Надраены как зеркало, осанка прусская, словно этот статный фриц аршин проглотил… этот – да, этот ловкий, сволочь. А голос немного знакомым кажется, чуток похоже на Середу, только тут другой голос все же, и слова какие-то странные – видать, немец по-русски говорить пытается. А нет, не то, не как у Середы: у того бархатный такой голос-то был, а тут вроде и то ж, а железячный какой-то оттенок, словно прилязгивает, когда говорит, да и картавый он. Эх, Середа, Середа… Бредут небось ребята сами по себе, надеяться можно, что приказ сполнили, а то сунулись бы дуром, и положили бы их зазря. А он, Семенов, не в соломе найден, он еще побарахтается…

А рука у немца этого бравого тоже раненая, как у Середы…

И тут сердце у бойца ухнуло в пятки и морозец по коже пробежал. Второй немец, волоча с собой винтовку с примкнутым штыком, побрел куда-то, сутулясь и приволакивая ноги, и этот немец был точно Лехой! И бантик на раненой руке у второго – его же Семенов сам и завязывал, и морда хоть и надменная, а ведь это точно Середа! Оба двое тут, и еще шмотками немецкими разжились где-то! Дураки набитые, их же расколют ушлые местные мужики в момент! И хана!

И несмотря на озноб от страха уже не за себя, а за этих городских дурней, в жар Семенова бросило.

Уже небось заподозрили деревенские двух ряженых и яму для них выкопали. Сапоги-то у Середы такие панские, что куда там! За одни сапоги убьют! Семенов напрягся, прикидывая, чем помочь сможет, когда конец придет. Ждал с натугой, стараясь не выдать свою полную боевую готовность. Но все шло мирно и спокойно – и Леха обратно вернулся, и Середа гарцевал, словно гусар какой.

На старавшегося выглядеть ветошью бойца наконец обратили внимание, и Середа – ну точно это он! – строго спросил у пленника, бандит ли тот и стрелял ли в немцев. Самым хмурым своим тоном боец подтвердил все, что спрашивали, – тем более что стоящий рядом самооборонщик, тот, что «старшина-сверхсрочник», порекомендовал ему согласиться, если прикладом по горбу не желает. Вот вроде и умный селянин – а дурак. Да зачем прикладом – Семенову пришлось радость свою давить, чтоб хмуро буркнуть, а не завопить от восторга!

Обрадовался зато Середа и радовался совершенно откровенно. И эта его радость заставила улыбаться стоящих вокруг деревенских, словно волна прошла. И у Семенова душа запела, тихонько, тоненько, шепотом, потому как ужасался он наглости артиллериста и его выходкам, но и радовался тому, как лихо, точно и гладко все у товарища получается. Такое же чувство было у Семенова, когда приехавший из города в их деревню молодой учитель взялся на коньках по первому льду ездить. К учителю боец относился с уважением и благодарностью, тот учил читать и писать не только детишек, но и взрослых – «ликбез» это называлось – и был человеком душевным. И когда он летел по трещащему и гнущемуся под ним речному льду, летел легко и так, что казалось – любой может точно так же, Семенов и радовался за него, и гордился им, и боялся, как бы не провалился смельчак: течение у речки быстрое, не ровен час, ухнет под лед – и помочь не успеют.

Вот и артиллерист так же легко и непринужденно выделывался перед толпой зрителей, и был так убедителен, что видел Семенов – верят ему, за немцев их с Лехой принимают.

А Середа тем временем морочил головы неглупым селянам так, словно цирковой фокусник. И тонкий намек на то, что в зависимости от его рапорта в деревне могут разместить войсковые пекарни, что очень по военному времени полезно было бы, а могут просто забрать отсюда всю воду, что крестьянам будет той еще бедой, и предложение купить еду, за деньги купить, и написание расписки, и оформление еще каких-то бумажек – все это было самым естественным образом подано.

Середа уверенно водил своих собеседников за нос, не давая им никаких поводов к сомнениям. Как дрессированные собачки в виденном им как-то раз во время действительной военной службы цирковом представлении, бандитствующие селяне шли, куда он их вел. И мало того, они свято в этот момент были уверены в том, что это они облапошивают немца, явно глуповатого и не понимающего, что ему вместо реального бандита всучивают обыкновенного дезертира-окруженца, который никак этим утром стрелять по немцам не мог, потому как сидел в погребе, и что под этим соусом выцыганили у простофили расписку, по которой еще и награду получат, и вместо убыточной отдачи воды поставят в деревню пекарни и подвоз муки, соли и прочего, что на самогонку обменять будет проще пареной репы, и харчи отдадут за дефицитнейшие по нынешним временам спички… и так далее и так далее, вплоть до передачи на хранение аж двух велосипедов, каковое доверие селяне тоже оценили. Они сейчас явно гордились собой и обменивались украдкой такими взглядами, что впору бы было посмеяться над ними, ан Семенову ржать было нельзя. Все на ниточке висит, одна ошибка – и конец всем троим.

Страшно стало до ужаса, когда вдруг Леха в обморок упал. Стоял, стоял, да и рухнул столбиком. Но и тут хитрый хохол все обернул лучшим образом, назвав Леху ни мало ни много, а самим землемером! Да кто ж в деревне землемера попробует обидеть?! Покажите такого дурака!

И под этим предлогом Середа добыл тулуп; а вот Семенову за лошадку тулуп не дали, только картошку, будь она неладна. Как мог, боец старался подыгрывать, до конца не веря своему счастью. Но все шло гладко, аж дух захватывало. Уже Семенов с трудом себя сдерживал, чтобы не кинуться с радостью поперед «батьки» и его самооборонцев напяливать на себя сделанный на манер громадного сидора мешок с харчами, как чертов неугомонный Середа отмочил еще одну штуку под занавес, словно бы невзначай потребовав у селян оружие задержанного бандита. Семенову-то главное было бы убраться поживее, черт с ними, с ботинками и пистолетом, дело наживное, но хохол имел другое мнение.

Непонятно было – то ли артиллериста обуяла пресловутая хохляцкая жадность, то ли здравый смысл, говорящий о том, что боеприпасов просто нет «почти совсем» от слова «вовсе», то ли игра тоньше гораздо идет и не может уйти Середа, не хлопнув дверью, желательно по морде этим селянам, то ли кураж одолел – этого Семенов сказать не мог, только у него в голове вихрем проносились мысли самого разного толка, от: «Ой дурак, завалит же все, а так хорошо шло!» – до: «Вот же чертяка лихой, а ведь выгорит дело-то!» – причем не одна за другой, а вперемешку.

Селян точно та самая жадность подвела – притащили они вместо пистолета такую зачучканную «берданку», что чуть ли даже не кремневую. Понятно, хотели вместе с эрзац-бандитом отдать и эрзац-оружие – у Семенова тоже это словечко прочно прописалось, много раз про немецкие эрзацы Уланов покойный рассказывал – табак из дубовых листьев, маргарин из глины и повидло из болотной тины… Видать, и тут кто-то знавший немцев по Империалистической оказался, и подумал, что сойдет. Всей душой болевший за Середу боец даже обиделся – ну уж больно наглядный обман получался.