— Он чувствует себя уютнее с ними, чем с английскими дворянами. Ему не хватает благородства в образе мыслей и в манерах.
Но Ланс допускал, что в некоторых отношениях Георг полезен стране, так как, будучи хорошим солдатом, он тем не менее считал, что процветание покоится на мире, и собирался делать все, чтобы его сохранить.
— Георг лучше для Англии, чем Стюарты, — подытоживал Ланс, — хотя со Стюартами мы получили кого-то, более похожего на короля. Впрочем, все это лишь досужие домыслы. Мы живем при Георге, и, по крайней мере, его любовницы доставят нам развлечение.
В этом он был прав. Они действительно забавляли.
Они обе были стары и некрасивы, что, быть может, свидетельствовало о верности короля. Тот факт, что они не говорили по-английски, не прибавлял им популярности.
— Они могли бы для приличия попытаться изучить язык страны, которая дала им так много, — заметил Ланс.
Однажды он рассказал нам, что видел мадемуазель Кильманзер, которая ехала в карете около дворца. Из толпы выкрикивали ей оскорбления, пока она не высунула голову из окошка и не спросила на искаженном английском:
— Почему вы, люди, ненавидите нас? Мы пришли только ради вашего добра.
Это развеселило толпу, особенно когда кто-то крикнул:
— Да, и ради наших пожитков тоже!
И люди следовали за каретой до дворца, крича ей вслед.
Я продолжала скорбеть по поводу исчезновения Жанны и пыталась согласовать это с тем, что я знала о ней. Но именно это было невозможно. Несмотря на все доказательства против нее, я была уверена, что однажды получу всему объяснение.
Эмма и я собрались на Грейсчерч-стрит, чтобы купить материю для детской одежды. Эмма довольно редко сопровождала меня в таких вылазках; обычно она полагалась на меня при выборе товара для Жан-Луи. Две наши няни тут же забирали у меня ткань и превращали ее в одежду, так как обе были знатными портнихами. Пока мы тряслись по мостовой, я с грустью думала о том, как часто ездила за покупками вместе с Жанной.
Когда мы въехали в центр города, Эмма сказала:
— Кларисса, я хочу тебе кое-что сообщить. Я повернулась к ней, удивленная ее потупленным взглядом.
— Да? — спросила я. Эмма помедлила.
— Моя мать, — начала она. — Она… она здесь… в Англии.
— Эмма! Как это, должно быть, замечательно для тебя!
— Да, — ответила она. — Мама овдовела. Ее муж умер. А я-то думала, что она устроена на всю оставшуюся жизнь. Наши судьбы похожи. Увы, ее муж оставил долги. Моя мать очень щепетильна в таких вопросах. Она всегда говорила, что долг — дело чести, которое должно быть решено любой ценой.
— Это, конечно, верно.
— Когда ее муж умер, у нее остались средства для уплаты его долгов… и совсем немного сверх того.
— Так она очень бедна?
Эмма вздернула плечи типично французским жестом.
— У нее есть немного… очень мало. И мне грустно, что я не могу помочь ей, как хотелось бы. Мне не так повезло во времена краха «Компании», как тебе. Если бы я…
— Где остановилась твоя мать? Она в Лондоне?
— Она остановилась в гостинице «Королевская голова», близ Сент-Пола, однако не сможет оставаться там. Я не знаю, каковы ее планы. Но она так хотела повидать меня.
Я почувствовала неловкость, отчетливо сознавая, что это была любовница моего отца. Меня несколько шокировало в свое время открытие, что у меня есть единокровная сестра, но встретить женщину, которая делила моего отца с моей матерью, было для меня достаточно неприятно.
Я повернулась к Эмме. Она никогда не казалась такой обеспокоенной, и я сжала ее руку.
— Ну конечно, она должна прийти, — сказала я. — Она может остаться с нами до тех пор, пока не решит, что ей делать.
— Я решила сначала поговорить с тобой, а потом с Лансом.
— Уверена, что у Ланса не будет никаких возражений.
— Он — добрейший человек в мире, — сказала Эмма с чувством. — И иногда я думаю, Кларисса, что ты — счастливейшая из женщин.
— Да, мне повезло. Ланс очень добр ко мне.
— Он такой добродушный… всегда хочет сделать людей счастливыми. Таких мужей, как Ланс, немного, Кларисса.
— Ты, безусловно, права. А когда ты увидишься с матерью?
Эмма засмеялась.
— Ну… зная, что мы поедем за покупками нынче утром, я сказала ей об этом. Она хочет познакомиться с тобой и будет у магазина шелковых тканей. Она сказала, что если по какой-либо причине ты не захочешь встретиться с ней, я должна буду подать ей знак, и она уйдет.
— Надеюсь, ты сказала ей, что это абсурдное предположение.
— Я так и сказала, зная твою доброту ко мне.
— Я буду ждать встречи с ней. О Эмма, ты, наверно, очень счастлива, что она здесь.
— Трудно жить в разлуке с семьей.
Я еле дождалась, пока мы добрались до Грейсчерч-стрит, и как только мы вышли из экипажа, торговец шелком вышел к нам и сказал:
— Тут госпожа… мадам Легран… которая ждет вас.
Когда мы вошли в магазин, со стула поднялась женщина среднего роста, с густыми рыжими волосами, скромно, но очень элегантно одетая в синее, нежно-розовая шейная косынка смягчала строгость ее платья. При этом она носила большую голубую шляпу со страусовым пером, оттененным по краям розовым. Ее вид поражал контрастом между строгостью, граничащей с суровостью, и крайней женственностью косынки и пера на шляпе.
Женщина смотрела на меня с выражением удивления и благоговения.
— Так вы — Кларисса, — сказала она. Эмма сказала:
— Это моя мать, Кларисса. Она давно мечтала познакомиться с тобой.
Мадам Легран опустила глаза и пробормотала:
— Простите меня. Это волнующий момент. — Она очень неважно говорила по-английски и то и дело вставляла французские слова. — Вы… немного похожи на него… Я могу видеть его в Эмме. Он был незабываемым мужчиной.
— Кларисс? сказала, что ты можешь прийти и остаться с нами, — сказала Эмма.
Слезы выступили на глазах француженки.
— О, это так мило, так великодушно. Я не знаю, могу ли я…
— Конечно, можете, — настаивала я. — Вы должны остаться у нас, пока находитесь в Англии. Уверена, что вы захотите быть поближе к Эмме.
— О… моя малышка. Это расставание было таким тяжелым. — Мадам Легран снова пожала плечами. — Но что поделать? Видите ли, я была замужем.
— Безусловно, — сказала я, — расставание с Эммой было грустным.
Тут она вновь пустилась говорить по-французски.
— Так было лучше для нее. Вы понимаете… материнское сердце. Мать не должна закрывать глаза, благославляя будущее своих детей. Если им лучше оставить ее, она не должна говорить: «Ах, я хочу, чтобы они были со мной». Она должна делать то, что лучше всего для них.
На своем родном языке она была склонна к болтливости, и хотя меня очень интересовало то, что она хотела сказать, я не думала, что магазин шелка — подходящее для этого место. Я предложила сделать покупки, а затем пойти в кофейню, где можно было побеседовать, и мы так и сделали.