Читать интересную книгу Призраки - Чак Паланик

Клетки переваривают сами себя, все еще пытаясь функционировать. В отчаянных поисках пищи внутренние ферменты пожирают оболочки клеток, и желтое вещество, содержащееся внутри каждой клетки, вытекает наружу. Бледная кожа Кассандры уже начала провисать. Сморщенная кожа у нее на руках похожа на мешковатые хлопчатобумажные перчатки, которые явно ей велики.

Ее кожа покрыта пупырышками, которых не сосчитать. Они похожи на шрамы от мелких порезов. И каждая пупырышка движется, копошится между кожей и мышцами. Каждая пупырышка — эта личинка мухи. Они пробивают себе дорогу под кожей, питаясь подкожно-жировой клетчаткой. Все ее тело, ее руки и ноги — это сплошные созвездия движущихся узелков.

В наушниках у помощника шерифа жужжание мух сменяется хрустом личинок, пробирающихся вперед по укусу за раз.

Мисс Кларк дома, всего в одном шаге от молчащего телефона, разбирает елочные игрушки на пыльном чердаке: что-то выкидывает, что-то укладывает обратно в коробку. Аккуратно подписывает все коробки.

Бактерии в легких Кассандры, бактерии в кишечнике, во рту и в носу, они размножаются и размножаются — в отсутствие белых кровяных телец, которые могли бы их остановить. Они пожирают подкожно-жировую клетчатку и желтый белок, вытекающий из разорванных клеток. Их число возрастает настолько стремительно, что ее бледный живот начинает вздуваться. Плечи выгибает назад. Ноги раскидываются широко-широко. Живот, переполненный газами, раздувается до предела, как у беременной. Там, внутри — целая вселенная из бактерий, которые кормятся и размножаются.

Ее язык распухает, челюсти раскрываются под давлением, и язык вываливается изо рта, и торчит между губами, раздутыми, точно велосипедные шины. Бактерии пробиваются вверх по гортани, в черепную коробку, где мозг — мягкая пища.

Миссис Кларк дома, переходит из комнаты в комнату, носит с собой телефон, оттирает стены, моет стеклянные люстры, в которых полно мертвых мух.

Пройдет еще день, и мозг Кассандры запузырится и потечет красно-коричневой жижей из носа и ушей. Мягкая масса полезет наружу из запавших глазниц, куда провалились глазные яблоки.

Микрофон чутко улавливает этот звук. Представьте себе треск попкорна в микроволновой печи. Представьте, как вы садитесь в горячую ванну с пеной, и с каким звуком лопаются пузырьки. Представьте себе стук дождя по асфальту во внутреннем дворике. Град, барабанящий по крыше автомобиля. Этот звук издают личинки, теперь уже толстые, как зернышки белого риса. Микрофон ловит звук рвущейся ткани и что-то похожее на стон: это рвется кожа Кассандры, и опадают ее раздутые внутренности.

Появляются плотоядные жуки. Сороки и мыши. Птицы щебечут в лесу, каждая трель — яркая, как разноцветные огоньки. Дятел слушает, склонив голову набок, как в коре копошатся жучки. Он стучит клювом по дереву.

Кожа провисает, ложится складками поверх костей, размягченные внутренности вытекают из тела Кассандры. Впитываются в землю. И остается лишь кожа и кости, в лужице ее собственных разжиженных тканей.

В наушниках у помощника шерифа мыши с хрустом едят жуков. Змеи глотают визжащих мышей. Каждому хочется быть последним звеном в пищевой цепочке.

Миссис Кларк дома, разобрала все бумаги в комнате дочери, в ящиках ее стола. Письма на плотной розовой бумаге. Старые открытки ко дню рождения. И листок, вырванный из разлинованного блокнота, на котором написано карандашом, Кассандриным почерком:

Писательский семинар в полном уединении: Оставь привычную жизнь на три месяца…

Золотую рыбку миссис Кларк спустила в унитаз, еще живую. Потом надела пальто.

В ту ночь в наушниках у помощника шерифа прозвучал женский голос:

— Так вот где ты пропадала? На этом писательском семинаре? Это там тебя так истязали?

Это был голос миссис Кларк, и она говорила:

— Мне очень жаль, но лучше бы ты так и осталась пропавшей без вести. Когда ты вернулась, это была уже не ты. — Она говорила: — Когда тебя не было, я любила тебя сильнее…

И сейчас, когда миссис Кларк рассказывает нам все это в синем бархатном холле, она говорит:

— Я воспользовалась снотворным. — Она сидит на ступеньках, где-то на середине большой синей лестницы.

Она говорит: — Когда я увидела микрофон, я сразу сбежала оттуда.

В ту ночь в каньоне она уже слышала, как помощник шерифа ломится сквозь кустарник, чтобы ее задержать.

Она не вернулась в свой чистый дом. Вся работа, которую она так ненавидела, была уже сделана.

У нее ничего не осталось, только пальто и сумка. Она позвонила по телефону, указанному в записке Кассандры. Она встретилась с мистером Уиттиером, а потом — с нами, со всеми.

Миссис Кларк смотрит на наши руки и ноги, обмотанные тряпьем, на наши спутанные волосы и впалые щеки, и говорит:

— Я не была для него… никем. Я никогда не любила Уиттиера.

Миссис Кларк говорит:

— Мне просто хотелось узнать, что случилось с моей дочерью.

На самом деле это мистер Уиттиер убил ее девочку. Она говорит:

— Мне хотелось узнать почему.

22.

Хваткий Сват один в холле, обставленном в стиле итальянского ренессанса. Там мы его и находим. Целыми днями, когда горит свет, он стоит в одиночестве перед длинным столом из темного дерева. Ширинка расстегнута. В руке — мясницкий нож. В глазах: рубить или не рубить?

Кх-ррк — тот самый звук из семейного ритуала.

Подтверждение тому, что твои самые худшие страхи, все, что есть в жизни плохого, когда-то закончится. Пусть сегодня все плохо, вполне может статься, что завтра все будет опять хорошо.

Хваткий Сват больше не просит нас сделать тот самый решающий взмах ножом. С чего бы нам вдруг помогать ему, чтобы он получил ведущую роль? Нет, если он хочет себя изувечить — пусть увечит. Но сам.

Ножки стола сделаны в виде шаров самых разных размеров, поставленных друг на друга. Шары, которые соприкасаются с полом и со столешницей, они размером с яблоко. Шары посередине — размером с арбуз. Все четыре ножки — того же сально-черного цвета. Длинный и узкий, как гроб, стол кажется вырезанным из черного воска. Длинный, плоский и засаленный настолько, что в нем уже не отражается ничего.

Хваткий Сват, как всегда, стоит у стола, держа нож наготове. Подбородок прижат к груди. Глаза наблюдают за членом, который выглядывает из расстегнутой ширинки, точно так же, как кот наблюдает за мышиной норкой.

Стены в холле, обставленном в стиле итальянского ренессанса, затянуты атласом, таким же блекло-зеленым, как и в тот, невообразимо далекий день, когда мы впервые вошли в это здание. Сто лет назад. Зеленый атлас выглядит влажным. И скользким. Тонкие полосы позолоты украшают резные спинки кресел, фигурные плинтуса и светильники с электрическими свечами на зеленых атласных стенах.

В неглубоких нишах в стене, тоже затянутых зеленым атласом, стоят изваяния, изображающие обнаженных людей, мускулистых мужчин и грудастых женщин, которые из-за этой своей мускулистости и грудастости кажутся попросту жирными. Эти статуи, чуть выше среднего роста взрослого человека, стоят на гипсовых пьедесталах, раскрашенных черным с зеленым, под малахит. Одни держат в руках копья и щиты. Другие просто стоят, выпятив зад: ноги вместе, спина слегка выгнута. Их ноги и задницы все заляпаны отпечатками грязных рук и покрыты белыми шрамами в тех местах, где гипс царапали и ковыряли ногтями, Но не выше талии. Выше просто не дотянуться.

Мы поднимаемся по лестнице из Китайской императорской галереи, переходим из красного в зеленое, и сегодня наш Хваткий Сват уже полностью вывалил член из штанов.

Задыхаясь и кашляя, держась рукой за грудь, Преподобный Безбожник говорит:

— Они уже рядом, люди… они нас спасут… они там, снаружи. Их слышно.

Агент Краснобай говорит из-за камеры:

— Если ты его режешь, то режь сейчас.

И, сжимая в руке большой нож, Хваткий Сват говорит:

— Что?

Бедный наш Хваткий Сват. По сравнению со всем остальным: с его выпученными глазами, большим носом, ввалившимися щеками, — его член смотрится просто огромным, как у статуи. Сват — единственный из всех нас, кто остался нетронутым, не искалеченным. Он такой грязный, что прямо липнет к рубашке с изнанки. Кожа на тощих руках туго натянута и как будто вся в трещинах. Это набухшие вены выпирают наружу, оплетая все руки. Вены на лбу — словно толстые синие черви. Сухожилия на шее дергаются и выпирают, натягивая кожу.

— Эти люди, снаружи, — говорит Недостающее Звено, его губы скрываются под мясистым кончиком носа, где-то там, в большой волосатой мошонке его подбородка. Он говорит: — Они сверлят замок. Уже очень скоро мы все сделаемся знаменитыми.

То есть мы все — кроме Хваткого Свата, у которого нет ни единого шрама, никаких видимых признаков, что с ним что-то делали, кроме как не кормили.