— А я то при тебе пел, — сказал Гардон, — ты совсем артист. Из Joconde помнишь?[1432] — Так они засиделись до завтрака. Перед завтраком Гардон вспомнил, что вахмистру нужно послать деньги.>
Он подошел к своей постели и поднял подушку, чтоб взять кошелек.
— Ростов! Ты положил деньги?
— Положил под нижнюю подушку.
— Я под нижней и смотрю. — Он всю подушку скинул на пол, кошелька не было.
— Постой, ты не уронил ли? — Они осмотрели под нижней, под верхней, под одеялом, под постелью. Нигде не было. — Никитин. Я тут положил кошелек. Где он?
— Где положили, там и должен быть.
— Да нету.
— Я и не входил в комнату.
— Правда, — отвечал Ростов, — только я один был здесь.
— Ростов, ты взял? Ты не школьничаешь ли? — сказал Гардон, обращаясь к Nicolas, который[1433] бледный, как полотно, перекидывал подушки и не дышал.[1434] Он остановился, взглянул на Гардона и тотчас опустил глаза. — Я один был в этой комнате, — прошептал он.
Гардон с недоумением и молча еще раз посмотрел на него и тоже отвернулся.
Nicolas молчал, оттого что видимо не мог говорить, лицо его выражало[1435] страданье и он отворотился от взгляда Гардона.
— Кому же взять? — говорил Никитин, в десятый раз перекидывая подушки, — только и были, что они, — сказал он, указывая на Ростова, который, опустив глаза, стоял посереди комнаты, — да поручик были.... У Ростова, как будто вся кровь, бывшая заперта где то внизу ниже горла, вдруг прорвалась и брызнула в лицо. Глаза его налились кровью, он ударил об земь подушку и схватил Никитина за руку.
— Ты помнишь, никого не было, кроме меня и поручика? Верно?
— Никого — с.
— Гардон, ты не брал их, это верно? — обратился он смело к эскадронному командиру, который старался улыбнуться и не мог и начинал видимо бояться.
— Да нет, — сказал он. — Хорош я буду, у меня ни копейки нет.
— Ну, я через час приду, — сказал Ростов, собираясь уходить. — Я знаю, где эти деньги.
— Ради бога, — испуганно сказал Гардон, хватая его за руку. — Что ты хочешь? Это не может быть.
— Я тебе говорю... — Они понимали уж друг друга.
— Я тебе говорю, не делай этого, ты с ума сошел, я тебе говорю, это не может быть, — говорил Гардон, бледнея. — Пускай пропадут, я тебя прошу. Я тебе не велю этого делать, — говорил он, но, несмотря на смысл его слов, выраженье его слабого, красивого, женственного лица ясно показывало, что он не может помешать Ростову сделать то, что он задумал. Ростов вырвал у него руку, помолчал и злобно, как будто Гардон был величайший враг его.
— Ты не понимаешь, что ты говоришь. Так я вор? Больше никто не был.
— Ах, боже мой! Боже мой! Уж лучше бы они пропали. Это не может быть.
Он, Ростов, не слушая его, уже сбегал с лестницы и расспрашивал у гусаров, не видал ли кто поручика. Через четверть часа Ростов по указаниям людей нашел поручика у[1436] маркитанта за маленьким столиком.[1437] Перед ним стояла бутылка с венгерским. Ростов сел недалеко за такой же маленькой столик и, когда[1438] маркитант спросил у него,[1439] что нужно, то Ростов сказал «ничего» таким тихим, внутренним, бешеным голосом и так поглядел на[1440] маркитанта, что[1441] маркитант боком, на ципочках,[1442] кланяясь, отбежал от молодого человека.[1443]
Ростов[1444] сел у окна читать, пальцы ног и рук нервически перебирались и красные глаза устремились на лицо Телянова.[1445] Видно было, что юнкеру теперь легче бы было взлезть по веревке на мачту, чем удержать себя в спокойном положении. Однако он усидел смирно до того самого времени, когда Телянов, окончив[1446] бутылку, с небрежным видом, приподняв высоко брови, достал кошелек. Кошелек был двойной с кольцами, которого не видал никогда Ростов. Что было в кошельке, тоже ему не видно было, потому что, еще выше приподнимая брови, Телянов грациозным движеньем спрягал край [?] кошелька в ладони и изогнутыми белыми пальцами раздвигал кольца и доставал деньги. Он отдал золотой новой и, всё держа высоко брови, облокотился над кошельком, дожидаясь сдачи. Ростов встал и решил сам с собой, что он самым учтивым, политичным образом вступит в разговор с Теляновым, прося его показать[1447] вязанье красивого кошелька.
— Позвольте посмотреть ваш кошелек? — сказал он ему, вдруг вырастая перед ним, бешеными глазами глядя на него и таким голосом, каким можно было сказать только:[1448] «Ты выпил кровь своего отца: я тебя знаю, злодей!!!» или что нибудь подобное. С бегающими глазами, но всё с поднятыми бровями Телянов[1449] подал кошелек.
— Сувенир[1450] панночки, — сказал он с улыбкой. Ростов высыпал[1451] деньги в отверстие. Четыре бледных золотых были точно такие же, какие он докладывал в кучку у Г[ардона], остальных золотых ему показалось больше чем 46. Ростов хотел бы счесть их, но он не спускал глаз с Телянова. Поручик оглядывался кругом по своей привычке, но страх, показавшийся на его лице в первую минуту приближения Ростова, теперь исчез и заменился веселостью.
— Коли будем в Вене, все там оставлю, а теперь и девать некуда в этих городишках дрянных, — сказал он и прямо, с отчаяньем взглянул в лицо Ростову, который всё молчал. — Ну давайте,[1452] Ростов, я пойду. — Ростов молчал. — Что вы[1453] покупаете лошадь, я слышал, давайте же. — Он протягивал руку.
— Что с вами? Вы[1454] нездоровы? — Он улыбнулся, взялся рукой за кошелек и дернул его. Ростов выпустил его из рук. «Четыре бледные золотые, всех штук пятьдесят. Могут быть и свои. Бледные, старинные у всех бывают. Эти бегающие глаза... но офицер! гусар![1455]... эти[1456] поднятые брови... что ежели неправда? Дуэль дуэлью, но[1457] подлость[1458] подозрения... а ежели он?» — думал Ростов, молча глядя на него.[1459] Телянов взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз и опять брови его небрежно поднялись, как будто он говорил: «да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого нет дела». Он вздохнул еще и из под небрежно, усиленно приподнятых бровей один раз взглянул в глаза Ростову. Какой то свет глаз с быстротой электрической искры перебежал из глаз Телянова в глаза Ростова и обратно и обратно.
В мгновенье все сомненья Ростова исчезли. Пальцы, судорожно сжимавшиеся всё время, вдруг схватили Телянова за руку.
— Подите сюда. — Он почти вытащил Телянова в сени. — Вы вор, вы украли это золото у Г[ардона].[1460]
— Вы с ума сошли! Вы забываетесь.[1461] Я вас велю вывести. — Но грозные слова эти звучали, как будто он умолял о прощеньи. Как только Ростов услыхал этот звук голоса, с души его свалился огромный камень сомненья. Теперь он знал, что это был он. И в то же мгновенье он почувствовал жалость, ту самую жалость, которую он в детстве чувствовал к в первый раз виденному им убитому зайцу.
— Здесь люди, бог знает что могут подумать, — сказал Телянов, захватывая фуражку и направляясь в небольшую пустую комнату. — Объяснитесь, что с вами?[1462]
Телянов был серобледен, мал ростом и, как будто после тяжелой болезни, похудел. Как зайца убили, несмотря на то, что это было жалко, так и его надо было добить, как ни до слез жалко было Ростову этого слабого человека.
— Вы нынче утром украли сорок восемь золотых из под подушки Гардона, — сказал Ростов, отрубая каждое слово. — Я это знаю и я это докажу. Я.
Серое лицо, потерявшее свою миловидность, начало дрожать всеми мускулами, глаза бегали всё по старому, но уже где то внизу, не поднимаясь до лица Ростова, послышались всхлипывания.
— Граф... Не губите... молодого человека... вот эти несчастные... деньги... возьмите их. — Он бросил их на стол. — У меня отец... старик... мать...[1463]
Ростов, испытывая и жалость, и отвращение, и радость, и торжество, взял деньги и, не сказав ни слова,[1464] выбежал из комнаты.[1465]
Весь полк пришел в неописанный ужас, узнав о поступке Телянова, и решено было доложить об этом Г[енералу] и к[омандиру]. Но Гардон по слабости отложил три дня. Телянов сказался больным и не показывался. 11 октября обедали у п[олкового командира].[1466]
— А, граф Ростов, — сказал за обедом[1467] строго полковой командир, старый, атлетического сложения, известный храбрец и служака немец, имевший привычку начинать каждую речь с а, а, как будто он искал слов, обращаясь к юнкеру, который тоже был приглашен к обеду на другой день, — а что такое у вас было с Теляновым? Он,[1468] а, заболел от вас,[1469] — шутил полковой командир, — вы бы, а, пожалели его, а.[1470]