к иной эпохе.
– Скажите же хоть слово, господин комиссар. Облегчите душу.
– Мой дружок!.. – Ефим вытащил обойму. Все патроны на месте. Снова вставил. Передернул затвор и поставил на предохранитель. – Родион Аркадьевич, если вы заметили, я все это время не пытал вас о двух вещах: об оставленной мною женщине и…
– …и?..
– …о голубях.
– Что вам до них? Вы должны понимать, что сейчас, волею обстоятельств, находитесь здесь в другом статусе, и он не требует от вас мести. Голуби улетели вместе со старухой в миры иные. Что же вам еще нужно, комиссар? Было бы чрезвычайной глупостью после всего, через что вы прошли, вернуться на старую тропу. – Он потянул себя за мочку уха. – Найти вы на ней ничего не найдете, правда, и потерять не потеряете, потому что еще ничего не успели приобрести. Кстати, куртку вашу тоже нашли, ее служанка спрятала, пока польская братия на дворе шаромыжничала. Вся разорвана шрапнелью, точно стаей собак. Забудьте про нее. Впрочем, если хотите, принесу, так сказать, на память.
– А шашка и «маузер»?
– А вот этого, милейший, знать не могу. Полагаю, у Войцеха они или у Яна. Если у Яна, то со временем укрепит он и шашку, и «маузер» ваш возле шпаги, украшения ради. А чего еще вы хотели? Вы же побежденный. Так или нет?
– Вы так считаете?
– Что я, как вы считаете…
Покидая комиссара через полчаса, Белоцерковский остановился у двери:
– Несколько дней назад вы задали мне вопрос относительно того, почему вас не убили. Сегодня я спрашиваю вас, причем решительно: для чего вы выжили? Есть у вас ответ? Вы в самом деле верите им и, воскреснув, пойдете за ними вновь?
– «Им» – это кому? За кем я должен пойти?
– Ефим Ефимович, я с вами откровенно, а вы!
– Для человека, предлагающего откровенный разговор, Родион Аркадьевич, вы придаете чрезмерную значимость малозначащим вещам.
– Воскресение – малозначащее слово?! Я чувствую нехватку воздуха. – Он расстегнул галстук-бабочку. – Как бы мне вам подоходчивей объяснить, мил человек… – схватился за мочку уха, закурил.
– Сделайте милость, присядьте, не ходите взад-вперед. Возьмите стул, не все же себя в кресло вдавливать.
– Простите!.. – Рука Родиона Аркадьевича с папиросой, которую он положил на спинку венского стула, вдруг напряглась, он вздрогнул от смеха: – Троцкий, Ленин… Понимаете, все, что натворили эти ваши вожди сердец, для меня вроде ампутации.
– Тем не менее ходили вы только что на своих двоих и довольно резво.
– Перестаньте паясничать, лучше напрягите воображение, загляните в будущее.
– Боюсь, не получится.
– Тогда я вам напомню, каким вас Тихон к нам доставил. Думаю, на это вашего воображения должно хватить.
И вдруг перевел тему:
– Знаете город такой – Баку? Баку на Кавказах. Столица резидентур всех разведок мира. Город нефти, денег, политики…
– У меня по географии не сказать чтобы хорошо было.
– Ничего, Ефим Ефимович, вам не помешает подкрепить свой бал экскурсом в историю большевистского движения Закавказья.
– К чему это все?
– К тому, что вы не знаете тех, на кого молитесь. Это вам не старухины голуби. Да знаете ли вы, что если бы не Рябой, он же Молочный, Красная армия была бы уже в Варшаве! Ему просто нужно было придавить вашего Льва Давидовича. Думаю, что и шифровой код поляки получили не без его участия.
И дальше он, нещадно чадя папиросами, говорил лишь об одном Чопуре. Не стоило труда догадаться, как сильно он его ненавидит. Быть может, сильнее, чем Советы.
– Всегда служил и нашим, и вашим. В охранке у него прозвище было Молочный. Воспитывался в бакинских тюрьмах на воровских понятиях. Воровать начал с ранней юности: сначала коров у армян крал, потом грабил бакинские банки. Были у него большие связи в английской разведке и своя игра с мусаватистами. Обзавелся он этими связями через одного человека по кличке Паук, который тогда работал на контрразведку мусаватистского правительства, а через год оказался у англичан в Тифлисе. Через Паука он делился важной информацией. Эти связи у него сохранились по сю пору.
…Случается, голова так кружится от быстрого перемещения в пространстве, когда в атаку идешь, и подробности ускользают вместе с сутью. А Родион Аркадьевич и не думает останавливаться, все говорит, говорит, и остаются от его опасных откровений только чувство собственной неполноценности, если не сказать ничтожности, и имена, вернее – клички, от которых исходят напряжение, опасность и еще одно чувство, которое он пропустил, недооценил – чувство брезгливости.
«Что дает ему право с такой уверенностью говорить? Кто стоит за ним, что за люди, и как они связаны с теми, кто сейчас заседает в Риге от большевиков?»
– Откуда вы все это знаете?
– От своего учителя. Кстати, Джордж Иванович был когда-то учителем Чопура. Чопур в переводе с тюркского – Рябой. Такая вот история. Только Чопур другое царство себе предпочел. Он никогда не был настоящим искателем истины.
Все, что Белоцерковский говорил дальше, по сути было повторением того, что Ефимыч уже слышал когда-то от своего отца. Отец хоть и был самарским купцом второй гильдии, но, благодаря родству с Натаном, многое знал о партии большевиков. С той лишь поправкой, что своего отца Ефим не слушал, а Родиона Аркадьевича – внимательнейшим образом. Правда, иногда, когда Белоцерковский особенно распалялся, ему хотелось вскочить на Люську, как раньше, и в поле… и в поле…
– Посему вот что, – подытожил Родион Аркадьевич. – Я вам предлагаю даже не Константинополь, хотя учитель сейчас там. Я вам предлагаю Прагу, а потом Вену. Наконец увидите живьем своего Брейгеля. – Он махнул в сторону стопки альбомов. – Всяко лучше Чопура, который скоро вашего Льва Давидовича съест и не поперхнется. – Он указал на офорт с изображением Александра Великого, прорывающегося к Дарию, и посмотрел на свои пальцы, будто с их помощью намеревался сосчитать века, отделявшие Чопура от Александра Великого.
– Если вы согласитесь, это будет началом вашего нового пути – пока что к окончательному выздоровлению. Со своей стороны я все, что мог, сделал. Теперь поправить ваше здоровье в состоянии только вы сами. Не поедете – останетесь не то чтобы калекой, но не вполне здоровым человеком.
– Вы предлагаете мне совершить предательство.
– Полно вам, те, за кого вы шли в бой, предавали вас не единожды.
– В бой я шел не за них.
– Я бы не завел этот разговор, если бы…
– …если бы не видели меня разобранным, без «маузера» и шашки.
– Я завел с вами этот разговор, потому что вы не похожи на тех, кто будет в очередь топтать бабу. Вы потому с этой кожанкой