качеством городского водоснабжения; ни один отчет из Исфахана до его разграбления афганцами в 1722 г. не обходился без упоминания этого факта. Более того, часто отмечалось, что в Европе нет ничего подобного. Западные очевидцы осуждали варварство русских, уничтожавших татарские водопроводы после аннексии Крыма в начале 1780-х годов. А в 1872 г. немецкий путешественник по Сирии, на которого Левант произвел мало впечатления, был поражен тем, что в Дамаске, городе со 150 тыс. жителей, "каждая улица, каждая мечеть, каждый общественный и частный дом, каждый сад" были "до краев" снабжены каналами и «фонтанами». Истоки модернизации водоснабжения в Бомбее лежат не столько в соображениях здравоохранения, сколько в недостаточности водоснабжения быстро растущего большого города. После активного сопротивления индийской знати, которая небезосновательно опасалась повышения налогов, в 1859 г. в Бомбее появился муниципальный водопровод - раньше, чем во многих европейских городах. Это позволило обеспечить водой бурно развивающуюся хлопковую промышленность вест-индского мегаполиса и снизить опасность того, что владельцы частных цистерн будут использовать периоды засухи в своих корыстных целях. В Калькутте канализационная система была открыта в 1865 году, а установки для фильтрации воды - в 1869 году. Первыми китайцами, познакомившимися с водопроводной водой, были императорские эмиссары на океанских пароходах в 1860-х годах. В Шанхае, где качество воды и раньше было лучше, чем во многих крупных европейских городах того времени, в 1883 г. появилась современная водопроводная станция, финансируемая частными инвесторами, и первоначально она обслуживала только преуспевающих европейцев и нескольких богатых китайцев в Международном поселении - анклаве, управляемом иностранцами по колониальному образцу. Владельцы водопроводной станции старались увеличить радиус ее действия и ни в коем случае не хотели лишать китайцев чистой воды из "колониальных" побуждений. Но китайское население оставалось скептиком: оно уже несколько поколений более-менее выживало за счет воды из реки Хуанпу. Против новой конкуренции протестовали и гильдии, представляющие более трех тысяч водовозов.
Упадок и возрождение общественного здравоохранения
Поначалу эпоха модерна была нездоровой. В первые пять-шесть десятилетий XIX века индустриализация означала для рабочего населения английских городов нищету, лишения, культурный упадок и снижение физического благополучия. Страна поплатилась за то, что индустриализация началась до того, как были поняты современные санитарные принципы и предприняты попытки их решения. Тем не менее многие люди взвешивали риски городской жизни и принимали их по собственной воле. Большие города и новые фабричные поселки были вреднее для здоровья, чем сельская местность, и оставались таковыми на протяжении всего столетия, но заработки в них были выше. Трудовая дисциплина на фабриках была строже, но многие предпочитали вырваться из-под жесткого контроля сельских помещиков и священников и иметь возможность создавать независимые клубы и церковные общины. Уровень здоровья снизился и в США - историки предпочитают использовать в качестве индикатора размер тела - во время ранней фазы индустриализации (ок. 1820-50 гг.), которая последовала за необычайно благоприятными условиями начала века. В Германии наблюдались резкие колебания уровня жизни, но с долгосрочной тенденцией к росту. Аналогичная тенденция наблюдалась в Нидерландах и Швеции - двух странах, которые долгое время не проводили индустриализацию, но переживали схожее экономическое развитие, основанное на торговле, финансах и современном сельском хозяйстве. В Франции начало индустриализации в 1820-х годах в целом было связано с явными и постоянными улучшениями во всех областях. Это был исключительный случай, когда индустриализатору второго поколения (в отличие от США того же периода) не пришлось столкнуться с серьезными потерями в физическом благосостоянии. Это объясняется двумя дополнительными причинами: во-первых, Франция урбанизировалась гораздо медленнее, чем Англия, что позволило избежать риска для здоровья, связанного с перенаселенностью трущоб; во-вторых, городское население ело больше мяса во Франции, чем в Англии (в XVIII веке все еще было наоборот), и поэтому выработало более высокую сопротивляемость болезням. Кроме того, Французская революция способствовала несколько большему равенству в распределении доходов. Это тоже, по-видимому, всегда является фактором, способствующим хорошему здоровью.
В целом поздние разработчики несли меньшие биологические издержки. Как только появлялись новые знания об эпидемиях и способах борьбы с ними, крупные города избавлялись от "избыточной смертности" и становились более здоровыми местами для жизни, чем сельская местность. Это можно продемонстрировать как для Германии, так и для колоний, таких как Индия, где, например, Калькутта, Бомбей и Мадрас приобрели хотя бы часть санитарных улучшений британских городов. В обоих случаях новая тенденция началась в 1870-х годах. Распространение медицинских и гигиенических знаний, а также технологий канализации и водоснабжения было, по крайней мере в Европе, "транснациональным" процессом; инновациям требовалось всего несколько лет, чтобы пересечь границы. Например, современный водопровод строился британскими фирмами в Берлине с 1853 года, а в Варшаве - с 1880 года. Британия была пионером в области законодательства о здравоохранении, но на его внедрение ушло довольно много времени. Германия же, опоздавшая с развитием промышленности, быстро приняла новые санитарные меры еще до того, как они были закреплены в законодательстве. Здесь власти применили свое традиционное право на вмешательство. Высокая административная компетентность прусских правительств оказалась преимуществом, тогда как в Англии влиятельные плательщики среднего класса не желали брать на себя дополнительные расходы, а слабые муниципальные власти долгое время не могли им противостоять.
Внедрение систем здравоохранения оказало глубокое влияние на весь мир. Новый поворот был ощутим даже в тех странах, где традиционные методы лечения были хорошо опробованы, признаны и пользовались доверием большинства населения. Традиционная медицина, например, в Африке или Латинской Америке, отличалась ярко выраженным индивидуализмом, связанным с достоинствами и возможностями конкретных харизматичных целителей. Для внедрения систем общественного здравоохранения существовали три предпосылки: (1) новое определение задач государства и желание выделить на них ресурсы; (2) наличие биомедицинских знаний, включая их практические последствия; (3) ожидание гражданами того, что государство должно заниматься вопросами здравоохранения.
Интеллектуальная теория микробов, разработанная Луи Пастером и получившая признание в Европе с 1880-х годов, дала научное обоснование наблюдениям таких практиков, как Джон Сноу, подняв политику развития общественной гигиены над партийно-политической борьбой. Первые инициативы, несмотря на то, что были "благими намерениями", опирались на шаткие предпосылки и не приводили к обобщающим выводам. Только теория микробов утвердила чистоту как высший приоритет, сделав Homo hygienicus творением бактериологии. Такие ученые, как Пастер и Роберт Кох, стали культурными героями эпохи. Болезнь была оторвана от привычных экологических, социальных, политических и религиозных контекстов, а здоровье было провозглашено высшей ценностью. Средние классы и все большее число людей из других слоев общества усвоили это отношение. Улучшение санитарных условий, вероятно, сыграло большую роль в снижении смертности в Европе и Северной Америке, чем в других странах мира, где до